Прав, прав, как всегда, оказался комиссар Струмилин. Задал-таки подпольный марсианин морячкам тонус, который вовсе не каждый обнаруживает в себе перед лицом неповторимой смерти, не чьей-нибудь, а собственной, а потому особо наглядной и убедительной. А тонус есть, значит, дорого, ох дорого заплатит классовый враг за кровь комиссара и товарищей его, потому что в крови этой вскипела вера в новый мир и счастливую звезду его, на которой, как оказалось, тоже летели наиболее сознательные головы братьев по разуму, и по-другому быть не могло, иначе какие же они, к черту, братишки.

⠀⠀ ⠀⠀

Между тем сгусток влажной тьмы, во всем объеме своем именуемый полночью, скатился с восточных широт планеты и теперь клубился над болотами, замкнувшими наш отряд, клубился, опутанный слабыми струями воздуха, которые медленно, но верно волокли емкое тело ночи еще дальше на запад, путаясь в макушках вставших плечом к плечу мачтовых лиственниц. Костер все еще шевелился, ворочался в коротких, как римский меч, языках пламени, рукоятью всаженных в каленое пекло углей.

Представление, начатое марсианином с легкой руки комиссара Струмилина, по-прежнему продолжалось. Ему вполне удалось удержать свое реноме в рамках лектора-эрудита, не расширяя этих рамок до истинных размеров оригинала, так что ни одна живая душа по-прежнему не догадывалась о его подлинном происхождении. Впрочем, никому теперь и дела не было до его происхождения, как и до ворона, что где-то вверху хриплым карканьем отметил приход глухого часа полуночи. Представление только приоткрыло начало своей какой-то главной интриги, и никому не хотелось, чтобы оно внезапно, как в театре, оборвалось, когда по всему было видно, что в запасе главного действующего лица — рассказчика — таится такое количество фактов и наблюдений, которых хватило бы не на одну драму идей и сердец.

Марсианин успел поведать о занятиях на дальней планете, об отдыхе на ней, о насыщенном распорядке дня, показал, как танцуют наши сверхдальние сородичи, высоко подпрыгивая и чуть зависая в воздухе, — коснулся тех вещей, что делают жизнь марсиан счастливой, и, чтобы до конца быть правдивым, перешел теперь к минутам, когда марсианину бывает нехорошо. Такова уж, видно, биология всего живого, не может оно быть счастливо без конца.

— Вот просыпается он утром, — говорил марсианин, — и чувствует: нет настроения, пропало. Жить не хочется. Переутомился, что ли?

Одевается, выходит на площадку, хорошо кругом. Солнце сияет, птица садится на плечо, ветерок. А под ногами, глубоко внизу, пенится морской прибой у кромки золотого пляжа. Надевай крылья — головой вниз! А может, без крыльев? Головой вниз, и делу конец. О-о-о, как скверно на душе!

Друзья! Да где они, друзья? Какие скверные рожи кругом! Жена? Да чем же она может помочь, жена? Что значит для нее то, от чего сжимается сердце специалиста по счастливым концовкам? Что там у нее на уме?

К черту, хватит, в иные миры, туда, где счастливые развязки без фальши! На ближайшем корабле!..

Вот как худо бывает марсианину. Печальный, грустный такой бредет он по улице, от дома к дому, да что ему чужие дома?

Так сообщал марсианин о бедах, хорошо известных и нам, людям. Неизвестно, чем оканчивалась эта его грустная новелла, так как посреди ее у костра появился комиссар.

— Товарищи, — сказал он, — собрание необходимо закрыть. Прошу вас занять свои боевые позиции.

Погруженные в яркие картины чудной жизни великой планеты, матросы, придерживая оружие, поднялись и один за другим растворились в ночи.

— Вот, — сказал комиссар, убедившись, что у костра никого не осталось, — подбросили, гады, записку. Обещают шомполами всех, кто в живых останется. Так сказать, программное заявление. Так сказать, они не слушают, позвольте вдарить.

— Дайте бумажку, — потребовал марсианин. Он повернул ее текстом к огню, просмотрел, потом текстом же прижал к куртке.

— Крупно, — сказал он в микрофон. — Дайте это крупно… Как подбросили записку? На кого падает подозрение?

— Подозрение падает на того, на кого ему легче всего упасть, — усмехнулся комиссар, глядя куда-то в сторону от марсианина.

— На кого легче, — соображая, сказал марсианин и пнул носком шикарного сапога чадящую головешку. — Значит, на меня.

Он даже не взглянул на комиссара, чтобы проверить свою догадку. Струмилин молчал.

— На мне оно не продержится, обвинение. Я решил. Я выведу отряд из болот. Так я решил, пока мы тут беседовали с вашими товарищами. Они мне по душе. Я сделаю это, и настроение мое, черт возьми, наконец вернется ко мне.

Когда я улетал от своих, — марсианин ткнул пальцем вверх и быстро отдернул руку, точно ожегся о что-то, — когда я улетал, настроение у меня было висельное. Я его поставлю на место. Я посчитаюсь с их настроением. — Палец его снова взвился вверх. — Оптимистическую трагедию вам подавай? А поцелуй в диафрагму не хотите, уважаемые зрители! Программное же заявление предадим углям. Как это у вас там сказано, из пепла возгорится искра?

Скомканная бумажка порхнула над россыпью тусклых огоньков и тотчас обратилась в длинный и чистый язык пламени. В коротком свете Струмилин увидел, как губы марсианина сложились в твердую и мстительную усмешку, какая бывает у безоружного, уже оцепленного врагами и вдруг почувствовавшего в руке холодную сталь револьвера.

— Пора, — приказал марсианин, — в штаб!

⠀⠀ ⠀⠀

На краю болота было не столь темно, как под хвойными покровами леса. Там тьма была материальна, так сказать, очевидна. Кроме нее, ничего не существовало там, только звуки. Здесь же, на краю свободного пространства, тьма полнилась намеками каких-то контуров, голубоватыми залежами света, осевшего с кривого и тонкого лезвия месяца.

Полк, поднятый по тревоге и в полном составе построенный в колонну, замер перед лицом необъятных трясин. Шеренги, плотно собранные одна за другой, едва угадывались в пыльной осыпи звездного сияния, стояли призрачно, как воинство из баллады, что ждет не дождется полночного смотра любимого императора, являющегося из распахнутого гроба. Только иногда идиллия нарушалась: где-то скрипела телега, лошадь пыталась ржать, и тогда слышался сдавленный матерный шепот, вразумляющий непокорное животное.

Штабные, комиссар Струмилин и марсианин расположились неподалеку от колонны, уже в самом болоте, так что под ногами квакала и вздыхала, отпуская сапог, мясистая жижа.

— В моем распоряжении имеется особая сила, такое силовое поле, вроде электромагнитного. Как бы гравитационное поле, — объяснял марсианин Струмилину.

Остальные тоже слушали крайне внимательно, стараясь не пропустить ни одного слова перебежчика.

— Так вот, это поле окружает меня со всех сторон. Ни пуля, ни осколок не пройдет через невидимую защиту. Вот смотрите, я расширяю сферу действия поля.

Мягкая сила потащила людей в разные стороны, и