бутерброды, да жаловаться на невыносимую жару. Мы стояли у кофейного автомата, курили, он называл комнаты для массовых собраний «кабинеты», я – «аудитории». Мы ходили по парку теперь каждый день, мы говорили о чем угодно, но всегда на острие, на границе, на тонкой линии полного восприятия-принятия и любознательного интереса по отношению к «другому миру». Я рассказывала ему про университет, он мне – про армию. Я – про наши с мужем путешествия и свои муки творчества, он говорил мне про детей и про то, сколько денег нужно для того, чтобы прокормить семью.

Нам с Дантесом очень нравилось позиционировать себя скептиками по отношению к окружающему миру, одним из самых часто употребляемых им словом в то время было «логично», а моим – «рационально». Так неслись часы, покуда Дантес всегда руководствовался логикой, а я во всем искала рациональность. Еще любимые оборотики: «мы взрослые люди», «надо головой думать потому что!», «если у них мозгов нет, что поделать…», «рассуждай логически!», «ну, если использовать метод дедукции, то получается, что…», «(имя) выносит мне мозг! Сколько можно мне мозги вносить?» и все в том же роде по всем ассоциациям из серии голова-мозг-трезвомыслие-холодность-беспристрастность суждений, а также нивелирование всего эмоционального как признака незрелости, et cetera.

Вот так мы с И. стали лучшими друг для друга собеседниками.

Опаздывая, Дантес звонил мне и просил сообщить руководству, что он задерживается. На вопрос, где он территориально, И. шутил: «В окопах Сталинграда», на что я моментально реагировала: «Так дойди же скорее до Берлина, остальные все давно здесь». У кофе-автомата мы пили преступно отвратительный латте из пластиковых стаканчиков, которые я называла Граалями. «Хочешь Святой Грааль?» означало предложение пойти взять кофе. Потом магнетизм сакральной чаши распространился на все емкости с водой, протягивая мне бутылку минералки, Дантес торжественно провозглашал: «Грааль!» В здании с исполинской надписью «Schmerz und Angst» на крыше, внизу, в коридорах стояли кулеры с водой, холодной и горячей на выбор, однако, ввиду набирающей обороты июньской жары, бутылки в кулерах убывали с завидной быстротой. Замученные, мы с И. липли по стенам учебного филиала, пока не нашли подсобку, с которой двадцатилитровые канистры с питьевой водой в темноте громоздились друг на друга. Тогда он указал на них рукой и вымолвил первый свой чудесный неологизм: «Вон где граалечки стоят!»

На ставших мерзотно долгими выходных, помню, валяясь в машине, пока мой Б., сжимая в руках скипетр-руль, пытался одолеть растянувшийся на десятки километров Большого Города затор из-за одного очень вредного светофора, я крутила в руках карту автомобильных дорог, и смотрела на топографическое изображение пристанционного поселка, где живет Дантес. Чужие, невиданные земли зачаровывали меня, в те края ходили электрички, эти железнодорожные гробы, там стояли ларьки с «пойлом», там трудно найти работу, там нужно выживать, ох, как выживать! В цепочке, где первое звено – выживать, второе – жить, и последнее – реализовываться, я и Дантес плакали о диаметрально противоположных вещах. Мне не хватало реализации, большей востребованности морскими слезами и выплюнутой кашлем кровью написанных текстов, ему же – финансовой надежды убить хотя бы день завтрашний, выжить сегодня и дожить до утра. Но в целом общая печаль, разная печаль, разносортная, но такая однознаменательная печаль невидимым, прозрачным, но крепко-цепким суперклеем сблизила меня и Дантеса всего за какие-то ничтожные пару недель. Мы были не просто идеальными собеседниками, мы были сшитыми половинками одного мозга (Nota bene: мозга, а не сердца!), собратьями по разуму, связанными пуповиной неудовлетворенности этим миром обостренного художественного чутья и закаленного в жизненном опыте цинизма, мы были взрослыми людьми с холодным интеллектом, не могущими налюбоваться друг на друга, на воплощение идеального самого же себя – так, по крайней мере, нам совершенно искренне виделось и именно в это нам совершенно честно верилось.

В день рождения жены Дантеса мы вдвоем решили выпить пива после напряженных трудовых часов.

Тогда, прежде чем лобового столкновения страшным по мощности удара объятием впервые соприкоснутся наши белые воротники и черные волосы, я произнесу полурастерянно-полураздасадованно: «О черт!» А спустя некоторое время дома открою блокнот и сделаю в нем следующую заметку: «28 июня. «В этом нестерпимом пожаре» между мной и им, обоюдно зажатыми в тисках наших тихих семейных гаваней и отчаянно изголодавшихся по любой феерической новизне, достаточно одной спички».

Глава 5. Зеленые яблоки

«Ленивой лани ласки лепестков

Любви лучей лука

Листок летит лиловый лягунов

Лазурь легка

Ломаются летуньи листокрылы

Лепечут ЛОПАРИ ЛАЗОРЕВЫЕ ЛУН

Лилейные лукавствуют леилы

Лепотствует ленивый лгун

Ливан лысейший летний царь ломая

Литавры лозами лить лапы левизну

Лог лексикон лак люди лая

Любовь лавины = латы льну.»

(Д.Бурлюк, «Лето»)

Кристабель – к Дантесу:

Нет, это ужасное слово я не буду говорить. Когда ты его сказал, я ответила: «Не говори глупостей». Когда ты говоришь, что любишь меня, я отвечаю, что ты говоришь глупости.

Кажется, я люблю тебя за то, как ты конвульсивно дышишь, как экстатично лепечешь и не помнишь потом, что за слова и в каких децибелах, я люблю тебя, когда твой ясный взгляд стекленеет, и ты ничего не можешь соображать, я веду тебя за руку, как на поводке, и говорю, а если там – ад и преисподняя, ад и пытки со смертью, ты провалишься, и ты проваливаешься, к чертям на сковородку, я хохочу тебе в лицо, я говорю: «Попроси еще раз, ты недостаточно хорошо просишь меня». И ты, уже сгоревший в аду за всё, с невозможно остекленевшими мутными глазами, ты говоришь: «Умоляю, Кристабель, умоляю тебя, Кристабельхен». Я отвечаю: «Тогда верю»; ох черт, когда ты смотришь на меня, когда я могу разломать тебя, разбить вдребезги, я могу взять тебя и разорвать в клочья, когда ты настолько беспомощнее не бывает, с моими комплексами и диктаторскими замашками, да, таким я люблю тебя больше всего.

И не хочется, да. Так обоюдно не хочется есть, спать, выходных. Как смешно, если так случается, когда тебе уже столько лет, и кажется, свой, пардон, ушат дерьма в этой области уже давно получил гигабайтом жизненного опыта по лбу. Твоя фамилия, was ist ihre Vorname?8, твою фамилию я люблю больше всего, а ты, забавный, сначала подумаешь, что я примеряю ее на себя, боже упаси, в моей-то фамилии есть даже скрипичный ключ – в знак того, что я такая рок-звезда, ты улыбнешься, а я надену темные очки. Когда я тебя ненавижу (когда не вижу, дома) – твоя фамилия увязает