свои деньги отпетым мошенникам, которых от общества изолировать надо. Они ж принесли столько горя людям, поверившим в них, в нас, – опустила она голову.

– Лида, да понимаешь ли ты, ч т о говоришь? Да в стране миллионы пострадавших, но ведь нужно же было и «голову на плечах» иметь! К тому ж ни одной налоговой службе не удалось бы эдакое количество денег, что было на руках у населения, выявить, а этим аферистам-мошенникам удалось. Что тут сделаешь, когда многих обуяла страсть к наживе. Кстати это только в последнее время эдакое горе случилось. Это ведь совсем не в русской системе ценностей.

Ушла Лида из киношно-телевизионной индустрии. А ведь на продолжавшую дорожать жизнь нужно было зарабатывать. Тут и наступила для неё эпоха корпоративных вечеринок.

Лида стала одной из звёзд «Травести-шоу». Конечно, большей популярностью в шоу пользовались мужчины-трансвеститы (как раз началась мода на известную Верку Сердючку в исполнении Андрея Данилко), но и на долю обычных актрис-травести успеха тоже хватало. А Лидочка особенно нравилась зрителям, именно, на современный лад, в ролях девочек-девушек из неполных семей, Золушки ли, Красной шапочки ли – маленькая, худенькая, с лицом, словно бы год от года молодеющим, она представлялась даже уже не девушкой, а каким-то подростком. Накрашенный алый рот не казался нелепым на её полудетском лице, казалось что он только подчёркивает какую-то почти детскую порочность. За ней, после известной песни Бориса Моисеева даже закрепилась прозвище «Дитя порока». Ей это не нравилось, но поделать ничего нельзя было, работа есть работа.

– Мама, я не хочу, чтобы меня так называли. Да это даже не называние, а обзывание, – всхлипывала Лида.

Мама только молча разводила руками.

На очередном корпоративе после шоу к ней подошёл мужчина, руководитель этой организации, нанявший их шоу. Он преподнёс Лиде огромный букет, в который она зарылась своим запылавшим лицом. Ей было неловко, ещё и оттого, что внезапно, как когда-то, застучало сердце и стали подкашиваться ноги. Она видела его крупные руки и неожиданно стала задыхаться, словно эти руки сжимали ей шею. С трудом стряхнула она это, как позже определила – «наваждение» и уже похохатывала над его комплиментами в свой адрес. Он вручил ей свою визитку, она её взяла, зная, что никогда не позвонит, и поблагодарила его от имени шоу за нежданно щедрую прибавку к оговоренному ранее гонорару.

Дома она порвала его визитку на мелкие клочки и… успокоилась. И взаправду о нём и не вспоминала б, если б не сны. Он точно вполз, «поселился» в них. Иногда во сне он был похож на тех, кто домогался её, когда она была ещё ребёнком, и она убегала от него да убежать не могла, ноги ей не повиновались; иногда таким же милым и обаятельным как в тот единственный раз, когда она видала его на вечеринке и во сне задыхалась, когда его руки начинали сжимать её тело; иногда же был нежным, ласкающим, любящим, так, что и во сне она начинала ощущать толчковую пульсацию матки, исходя любовной влагой…

Он позвонил неожиданно, и когда Лида услыхала в трубке его вкрадчиво-обволакивающий голос, то сама себе сказала: «Погибла!»

Она сидела у него на коленях и со страхом смотрела на его руки. Он словно бы проследив направление её взгляда как-то торжественно, словно клятву, произнёс: «Я хочу, девочка моя, маленькая моя, чтобы мои руки стали тебе защитой ото всех и от всего, чтобы они стали твоей Родиной».

Лида полюбила снова, но в этот раз полюбила женатого. Потому она покорно пошла на встречи по будням, а выходные и праздники проводила без него. Она во всём подчинилась ему, его жизненным ритмам, его привычкам и обычаям… Она сделала это не по принуждению, а по любви.

Неизвестно сколько бы лет длились их отношения, да нечаянно узнала Лида о его отношениях с другими женщинами. Поскольку роман их был тайным, никому неведомым, то, случайно разговорившись с участницей конкурирующего шоу, тоже травести о разном-всяком, жизненном, она и узнала о склонности своего возлюбленного не только к травести, но и к девочкам, к маленьким, несовершеннолетним девочкам.

– Лида, чему ты так изумляешься, – удивилась актриса, – разве тебя он не кадрил? Быть не может, он ведь ни одну травести не пропустит! Даже странно, если не пытался соблазнить, на него это не похоже.

Лида молчала, боясь разрыдаться.

И при последней их встрече, когда она объявила ему о своём уходе, он накинулся на неё и стал сдавливать своими большими руками её шею. Лида словно бы не чувствовала боли, на неё нашло странное оцепенение, чувство «уже виденного», дежавю. И только припоминались читанные когда-то, оставшиеся в памяти строки: «Женское тело только в изгибе горла, всё остальное ложь»… Она очнулась от того что он брызгал водой ей в лицо, пытаясь привести в чувство. А она не могла даже ничего сказать, вместо голоса вырывалось сипенье, а внутри всё повторялось и билось: «…всё остальное ложь, ложь, ложь…»

Да и позже все Лидины любовные увлечения развивались почти одинаково: поначалу всё шло хорошо, можно было бы даже сказать, что отлично.

Тогда она вспоминала, что только «утро любви хорошо, хороши только первые встречи». Мужчины были нежны, баловали её как ребёнка, строились некие планы на будущее…

Но позже всё это, словно карточный домик, разваливалось… Вновь она была о д н а, почему-то обвинённая в «соблазнении», виноватая в «использовании» собственной «детскости». «Это ты виновата!» – по обыкновению говорилось ей. Мужчины уходили, будто бы «оскорблёнными» в каких-то своих, чуть ли не «целомудренных» чувствах. Между собою их многое роднило… И в манерах было много общего, то, что с нею ходили за руку, точно с ребёнком, и любили, чтоб сидела она на коленях, вроде дочки, а может и внучки…

Только теперь Лиде это не казалось странным. Она помнила свою первую Любовь, своего Мастера, своего Возлюбленного, того, кого она когда-то считала всем – и Отцом, который был всегда недоступен и недосягаем, или так и не бывшим у неё Братом… Вспомнила его слова, о том, что все считают его педофилом, и то что сам в последнем своём разговоре с нею называл себя – педофилом!

– Пе-до-фил, – произнесла она громко, по слогам. И поражённая этим своим неожиданным открытием, она снова сказала вслух, – так они же все были, если и не прямыми педофилами, так в зародышевом состоянии своей «любви», своей увлечённости – детьми. Они и хотели, и желали меня, как ребёнка, и «представляли» меня ребёнком. А именно моё неполное