«соответствие» этому образу и злило их, и отталкивало. Уж не говоря о публичном мнении, пред которым они себя ощущали виновными! Боже! Почему на мне это проклятье «детскости»? – заплакала она.

«Но ведь и все мои «герои» тоже, несмотря на их «взрослость», а часто даже «солидность», тоже были как дети!»

Вспомнилось, как с Любимым они вместе вслух читали Мандельштама:

«Только детские книжки читать,

Только детские думы лелеять,

Всё большое далёко развеять,

Из глубокой печали восстать…»

А как после этого они долго смотрели в глаза друг другу, как двое маленьких, испуганных детей, которых застали за какой-то запретной игрою.

И эта череда, последовавших за ним мужчин тоже, несмотря на свою крупнотелость, напоминала в начале своих с нею отношений, детей, наконец-то обретших желанную игрушку.

«Да они ж все были инфантильны!» – дошло до неё. И она тут же истерически расхохоталась: «Педофилы – инфантилы!» – повторяла и повторяла она, хохоча, не в силах остановиться.

Она согласилась на милицейское предложение сотрудничать в поимке опасного преступника-педофила, серийного убийцы, на счету которого было уже несколько жертв. Все они были малолетками, изнасилованными и убитыми. Поначалу ей в «просвещение», дали психолога. Тот занимался психологией преступников, и педофилов, в частности. У неё к нему было много вопросов. Один из главных: «Почему на зоне насилуют, опускают педофилов, насильников несовершеннолетних?» Она его не задала. Предполагая, что для зеков – хранителей «неписанных» законов, секс с «малолеткой» был «табу», как и священная особа «матери», и многое другое. Любое нарушение табуированного жестоко каралось. Табуировались же сильнейшие желания. Тут припомнилось ей, что и царская цензура изъяла из «Бесов» Ф.Достоевского отрывок, где Ставрогин соблазнил девочку.

Через интернет, по заданию следователя Лида, представляясь тринадцатилетней девушкой, виртуально «знакомилась» с предполагаемыми «педофилами». С одним из них, пообщавшись, наконец договорилась о встрече. О себе мужчина сообщил, что он высокий, худощавый, с немного вытянутым лицом. В Лидином представлении он был вовсе и непохожим на всех её мужчин. Она согласилась на встречу, внутренне содрогаясь от сознания, что может он и есть гипотетический убийца, орудовавший в городе.

Она пришла на стрелку раньше назначенного времени, и стояла в этом безлюдном месте, дрожа внутренней мелкой дрожью. Она даже забыла про оперативников, что должны были как-то контролировать ситуацию. Только всё время в голове слышались новозаветные строки: «Ибо я уже становлюсь жертвою…» Неумело, она ж и курить-то не умела, чиркнула спичкой, чтобы поднести к сигарете, успокоиться, когда вдруг почувствовала на плече чью-то руку. Медленно обернулась, увидала его, его мальчишечий радостный, такой з н а к о м ы й ей взгляд…

Невозможность идентификации

«Надо жить – не надо вспоминать

Чтобы больно не было опять…»

Раиса Блох

Катя снова всю ночь проворочалась с боку на бок, но уснуть так и не смогла. С подушкой, без подушки ли – голова продолжала кружиться, да к тому ж ещё и болела. Вспоминалась покойная мать и фраза, которую та часто повторяла в рифму: «Самое сладкое в этой жизни – сон, что есть лучше и слаще, чем он».

Смысл этих слов Катя по-настоящему поняла, переехав на житьё в Германию. И в самом деле, трясина сна освобождала от одиночества и чужести, от мыслей о бессмысленности жизни в этом неправдоподобно красивом немецком городе, от муки произносить незнакомые, пугающие слова на подчас зловеще звучащем языке, от невозможности искренне улыбнуться в ответ на улыбку какой-нибудь пожилой немки, без того, чтобы в голове не возникло: «Кем она была она т о г д а?»

Может быть, ей и не думалось бы об этом, да как-то раз в трамвае, давно, ещё по приезде… Ехала куда-то с соотечественницей, тоже из бывшего Союза. Вместе с ними в вагоне оказалась большая группа улыбающихся и смеющихся, с виду совсем ещё бравых, немецких пенсионеров. И вдруг Катина знакомая, тоже пожилая, наверное, ровесница этих немцев, произнесла: «Нет, Катя, вы только поглядите, как они заразительно смеются!» Катя кивнула головой, а женщина продолжала: «Это постаревшие гитлерюгендовцы едут на экскурсию». Кате показалось, что ей влепили оглушающую, до звона в ушах, затрещину. «Ну, и что, что члены гитлерюгенда, у нас тоже все прошли через Страну Пионерию», – утешала она тогда себя.

И вот cегодня ей, потерявшей из-за своих головокружений последнее своё прибежище – ночное бегство от этой жизни в страну снов – должны были с утра сделать магнито-резонансную томографию. Этого обследования, как говорили, тяжёлого и сверхдорогого, Катя дожидалась уже три недели.

В амбулатории радиологической клиники Катя подошла к барьеру, за которым сидели девушки-регистраторши и протянула им направление на обследование и карточку медицинской страховки. Карточка была новенькой, а Катина фотография на ней была старой, сделанной ещё во времена Советского Союза. На снимке Катя вышла хорошо, взгляд задумчивых глаз не был ещё болезненным, не было в нём нынешнего, жертвенного оттенка.

Девушка в белом халате долго переводила взгляд своих водянисто-светлых глаз с Катиной фотографии на карточке больничной кассы на саму Катю.

– Это кто? – наконец спросила, показывая на фото.

– Как кто? Я!

– Нет! Это другая, совершенно другая женщина, – утверждающе проговорила регистраторша.

– Как это другая, – оторопела Катя, – я ко всем врачам хожу с этой карточкой, и у меня никогда не возникало проблем.

– Да, я согласна, что женщина на фото напоминает вас, вполне возможно, что это ваша близкая родственница, дочь или племянница, но никак не вы!

– Нет, это я, – упавшим голосом доказывала смущённая Катя, словно и в самом деле была виновата, что из-за всех напавших на неё на чужбине болезней и от тоски, стала на себя непохожей.

– А как вы можете это доказать?

– Не знаю, – тихо ответила Катя, чувствуя, что напичканная лекарствами голова вот-вот снова сильно закружится.

Как бы закончив разговор с нею, молодая фрау бросила на деревянный барьер пластиковую карточку больничной кассы.

Катя машинально взяла свой документ, и тут её осенило.

– Послушайте, у меня же при себе заграничный паспорт! Вот, – и достала из сумки свой украинский документ.

С некоторой осторожностью, словно брала в руки нечто опасное или грязное, фрау развернула паспорт, сверила его с карточкой больничной кассы, изучила шенгенскую визу с печатью «бессрочная», перевела взгляд с документа на документ, с фото на фото, и вновь стала рассматривать Катино бледное и измождённое лицо. Затем посоветовалась о чём-то с сидевшей там же за барьером