Только не просто всё! И мне как никогда нужно было слышать голос Германа, чувствовать запах его геля для душа и сигарет. Да хотя бы надеть забытый им свитер и, свернувшись клубком на огромной постели, позволить себе немного фантазий.

Домофон пискнул. Я затаила дыхание: значить это могло только, что дверь внизу открыли ключом. Поднявшись, я спряталась в углу и снова стала ждать. Ключ в замке повернулся, входная дверь отворилась.

— Вот же тварь! – заорал Кеша.

Я вскрикнула. Пальцы ослабли, нож выпал и ударился об пол. С губ слетело жалкое поскуливание.

— Изворотливая гадина, — толкнул меня на тумбочку.

Едва не перелетев через неё, я ударилась об угол зеркала. Кеша кривился, ощупывая рану. Футболка его окрасилась кровью, но рана была совсем неглубокая. Даже не царапина – так…

— Как вижу, ты думала очень плохо, — надвигаясь на меня.

Он как-то ссутулился, но при этом стал выглядеть мощнее. Видно было, как перекатываются мышцы, как ходят по скулам желваки. Дрожа, я обогнула тумбочку. Дверь за спиной Кеши всё ещё была приоткрыта, и я, ни о чём не думая, бросилась к ней.

— Попалась, — он перехватил меня. Швырнул обратно. Захлопнул дверь. – У тебя было время, чтобы всё сделать правильно, Вероника. Чтобы встретить меня, как нужно. Но ты… — качнул головой. – Ты снова всё испортила.

— Извини, — заставила выдавить себя.

Он хмыкнул. С сожалением и даже печалью.

— Поздно, — кастет на пальцах. – Поехали.

— К-куда?

— Да так… покатаемся немного. Покажу тебе красивое место.

Я смотрела на него, хватаясь за край тумбочки. Щека опухла и болела, запястья тоже. Кеша приблизился на пару десятков сантиметров. Подал мне руку раскрытой ладонью вверх.

— Идём. Или ты снова не хочешь делать то, что я прошу? – склонил голову, приподнял бровь. – Я могу попросить по-другому.

Как бы он ни попросил, это ничего не меняло. Он зверел всё сильнее и сильнее. Сжал руку в кулак, поднял с пола нож и, щурясь, прицелился в меня, как дротиком. Один раз мы компанией ходили играть в дартс. Я, Кеша и ещё двое его знакомых. Тогда он десять раз из десяти попал в центр круга. Я сглотнула, солнечное сплетение стянуло. Резкий выпад. Я закричала – нож сверкнул прямо около моей головы и воткнулся в стену.

— Повторим? – Кеша вытащил его. – Ты хочешь проверить мою выдержку? Она на пределе, Ника. – Собрал ворот кофты и сдёрнул с тумбочки. – На пределе! – шипя, прямо мне в губы. – Хочешь знать, куда мы…

На лестничной площадке стало шумно. Кеша замолк, прищурился, втянул носом, как охотничий пёс. Рывком отшвырнул меня.

— Это ты, сука! Ты! – схватил снова.

Меня оглушило такой пощёчиной, что я отлетела, не удержалась на ногах и повалилась на пол.

— Ты, блядь! Надо было тебя ещё вчера прикончить… Тварь…

— Стоять! Лицом к стене, руки за голову!

Коридор наполнился людьми. Одетые в форму, они были повсюду. У меня всё ещё плыла голова, рот был наполнен кровью, в ушах шумело. Голос Кеши, ругань, мат… Другие голоса… Множество-множество лиц, топот. И…

— Ты за это ответишь, — низкий, бархатный, вкрадчивый.

Наверное, я свихнулась. Глаза застилали слёзы, в висках ныло, а я слышала голос, слышать который не могла.

Подняла тяжёлую голову. И в этот момент один из мужчин повернулся. Резкие черты, твёрдый подбородок, окружённые чёрными ресницами тёмные глаза. Рыдания заглушили стон. Я прижала ко рту ладонь.

Герман приблизился. Ноги его были расставлены на ширину плеч. Возвышаясь чёрной скалой, он заслонил собой всех, кто был в коридоре. И свет тоже заслонил. Или… Заслонил меня и от людей, и от света и… от смерти. Это мне стало ясно, как только я услышала сообщение одного из полицейских в рацию:

— Похоже, мы его взяли. У него кастет. Да… Да, тот самый кастет, информация о котором так и не просочилась в прессу. И ещё в кармане лента. Да… Та самая лента. Теперь ублюдок попляшет…

Как оказалась в спальне, я помнила смутно. Отвёл меня сюда точно не Герман. Высокий, мрачный мужчина ласково, по-отечески поднял с пола, а Герман просто смотрел…

— Этого не может быть, — как мантру повторила я, всё ещё не желая верить, что парень, которому я доверяла, которого хотела попытаться полюбить, и есть тот самый живодёр, заставивший прятаться по квартирам целый город. – Этого не может быть. Не может.

Меня душили слёзы. Чем сильнее приходило понимание, что уже к вечеру меня могло не стать, что меня могло не стать ещё вчера, тем сильнее накатывал озноб.

Обо мне как будто забыли. Из коридора раздавались голоса, а я сидела в закрытой спальне обхватив себя руками и медленно раскачивалась назад-вперёд.

Солнце светило вовсю. Навязчивое, оно трогало моё лицо, касалось разбитых губ. Кто открыл занавески? Тот же мужчина, который увёл меня из коридора или я сама? Может быть, кто-то ещё?

Почувствовав чужое присутствие, я резко повернулась. Сердце заколотилось от страха. Сознание против воли нарисовало бывшего сменщика с кастетом в руках и кривой усмешкой, уродующей лицо.

Но в спальню вошёл не Кеша.

Встретившись с Германом взглядом, я сглотнула вставший в горле ком. Герман не подходил. Разглядывал меня, как если бы видел впервые или не видел очень долго и теперь искал разницу с тем, что запомнил.

— Зачем ты приехал? – спустила ноги с постели. Откуда-то во мне взялась злость. – Зачем ты приехал, Герман?!

— Лучше бы спасибо сказала.

Я усмехнулась. Сукин сын!

— Спасибо?! – подлетев, замахнулась что есть силы. Конечно же, отвесить пощёчину не вышло. Перехватив руку, Герман сжал её. Я попыталась вырвать – отпустил. – Спасибо?! – качнула головой. – Да если бы не ты, ничего бы этого не было! Это ты во всём… — глоток воздуха, слёзы по щекам. Всхлипнув, я что есть силы толкнула его.

Герман поймал меня, но я вырвалась. Толкнула снова.

— Ты разрушил всё! Ты всю мою жизнь разрушил! Ты…

— Ну что я??! – рявкнул. – Что?!

Подбородок задрожал сильнее. Всхлип получился громким и некрасивым. Герман буравил меня тяжёлым, гнетущим взглядом. Я вдруг поняла, что из коридора больше не доносятся голоса. В квартире вообще было тихо: тишину нарушало только моё дыхание.

— Считаешь, можешь уезжать, когда тебе хочется, возвращаться, когда тебе хочется? Так?! Так?!

Я бросилась на него, хотела ударить, а вместо этого оказалась прижатой к широкой груди так крепко, что с трудом смогла сделать вдох. Глотнула воздух. От наполнившего грудь запаха табака, свежести и кружащего голову одеколона меня окончательно накрыло. Как сдувшийся шарик, я повисла в руках Германа и зарыдала. Цеплялась за него, за его чёрную рубашку, как утопающий цепляется за соломинку, и плакала в голос. На затылок мне опустилась широкая ладонь. Перебирая, Герман гладил мои волосы, второй рукой прижимая к себе.