только что собиралась звонить вам, — сообщила секретарь Майя Степановна подчеркнуто любезным тоном, который Лагутина мгновенно насторожил.

На примере собственной секретарши он прекрасно знал: если та добавляла в интонацию лишнюю ложку сахара, это означало одно из двух — либо звонил очень важный человек, либо менее важному, но достаточно значительному человеку она намеревалась дать отказ.

— К сожалению, Сергей Сергеевич не сможет вас принять, — подтвердила нехорошую догадку Майя Степановна. — Ваша встреча назначена на два часа, но Сергею Сергеевичу позвонили из аппарата премьер-министра… — секретарь на мгновение запнулась и продолжила: — В общем, это время у Сергея Сергеевича будет занято.

— А другое время? — не отступил Лагутин.

— К сожалению, всё расписано и на сегодня, и на завтра. У Сергея Сергеевича очень плотный график. Но вы можете связаться с Николаем Фомичом, он наверняка вас примет, — посоветовала Майя Степановна и добавила: — Только он сейчас на совещании в Министерстве экономического развития, появится часа в три.

Николай Фомич позвонил в четыре и без всяких предисловий заявил:

— Я сейчас подъеду к тебе в гостиницу. Не будем оттягивать до ужина.

"Что-то случилось", — встревоженно подумал и без того расстроенный вдрызг Лагутин. Беседа с Шинкаренко, к которой он готовился долго и тщательно, полетела псу под хвост. Да, он заранее передал руководителю агентства убойную по своей аргументированности должностную записку, но Виктор Эдуардович по опыту знал: правильно выстроенный разговор всегда сильнее правильно подготовленных бумаг. Особенно, когда время не терпит.

— То, что тебе, Виктор, обломилась встреча с Шинкаренко, знаю, — прямо с порога сообщил Мишанин. — И это плохо.

— Там какие-то дела с аппаратом премьера… — вроде как попытался оправдаться Лагутин, но Мишанин только рукой махнул:

— Там дела похуже. Вместо того чтобы встретиться с тобой, Шинкаренко встречался… — Николай Фомич поморщился, — с Сашей Грибановым!

— То есть как?! — опешил Лагутин.

— А так. Шинкаренко действительно позвонили из аппарата премьера. Фамилии не знаю, врать не буду… но, судя по всему, такая волосатая лапа!.. Сплошные заросли! И звонила эта лапа как раз по поводу Грибанова.

— Но ведь я тебе заранее передал свои соображения… В том числе сведения, которые я получил: Грибанов, вопреки всем правилам, пытается выйти напрямую на вас, минуя региональное представительство.

— Передал. И я их тогда же изложил Шинкаренко. И он согласился: все инвестиционные предложения по нашей линии должны проходить через региональные представительства. Грибанов к тебе ни с чем не обращался в отличие от трех других ваших местных фирм. Следовательно, Грибанов, по определению, к конкурсу не допускался. Ты, конечно, Виктор, нюх имеешь волчий, — воздал должное Мишанин. — Последний день приема заявок — ближайший понедельник. Я тебе вчера по телефону сказал: нет Грибанова на нашем горизонте. Но ты всё равно примчался, чтобы веско, как ты всегда умеешь, прочистить на всякий случай Шинкаренко мозги. И прочистил бы, нисколько не сомневаюсь. Однако вот как всё повернулось…

— И что дальше? — едва справляясь с внутренним бешенством, спросил Лагутин.

— Максимум завтра, в пятницу, от Грибанова поступит заявка на конкурс. Напрямую к нам. И мы её примем, никуда не денемся. А потом… — Мишанин фыркнул, — он этот конкурс и выиграет! Или ты сомневаешься?

Виктор Эдуардович не сомневался. Игры с конкурсами он знал не хуже первого заместителя руководителя агентства, равно как и возможности "волосатых лап", которые могли поднять нужного человека выше любого подъемного крана.

— И вот что я тебе еще скажу, Виктор, — покачал головой Николай Фомич. — Саша Грибанов уже давно не владелец кооператива по строительству сортиров. У него крупная компания с хорошими финансовыми показателями и надежной репутацией. Его кандидатуру поддерживает ваш губернатор. И хотя агентство контролирует, как расходуются выделяемые деньги, а все инвестиционные проекты по нашей линии в Новосибирске идут через тебя, на сей раз тебя обошли. И поверь мне, твоему старому товарищу: не лезь на рожон. Твои личные отношения с Сашей не стоят того, чтобы попадать под асфальтовый каток.

Личные отношения!..

Они оборвались в тот самый день, когда Грибанов отказался стать человеком Лагутина. Хотя, пожалуй, нет. Тогда оборвались хорошие личные отношения и начались другие — тоже личные, но отнюдь не хорошие.

Лагутин прекрасно помнил март 91-го года. Как раз накануне женского праздника. Грибанов, в тот период владелец кооператива, занимавшегося ремонтом квартир и строительством дачных домиков, пришел к недавно назначенному зампреду горисполкома, курирующему комитет по предпринимательству. Грибанову нужно было какое-то разрешение, за которым тот ходил по инстанциям с начала зимы, натолкнувшись в результате на отказ городских чиновников.

Разговор начался с панибратского, причем на "ты", "Привет, Виктор!", продолжился весьма пренебрежительными отзывами о подчиненных Лагутину бюрократах, а закончился тем, что, весьма выразительно хмыкнув, Грибанов вытащил из кармана конверт и положил его перед Лагутиным.

— Это взятка? — угрожающе спросил Виктор Эдуардович.

— Это тебе подарок к Восьмому марта, — ничуть не смутился, а тем паче не испугался Грибанов.

— Я не беру взятки! — Лагутин подцепил конверт двумя пальцами и, словно червяка, отшвырнул на противоположную часть стола, чуть ли не в руки кооператору.

Это было правдой. Ни тогда, ни в последующие годы Лагутин ни разу не позволили себе принять взятку — ни в виде денег, ни в виде особо дорогого подарка. Конечно, в начале приватизации он кое в чем поучаствовал и кое что заполучил — в полном соответствии с тогдашними законами, но не напрямую, через жену и брата, и без наглости, в меру, не вызывая впоследствии никаких нареканий. Этой "меры" ему, отнюдь не жадному до шикарной жизни, не имеющему детей, а соответственно, наследников, вполне хватало для комфортного существования без оглядки на чиновничью зарплату и без грустных дум по поводу дальнейшей старости. Но что касалось взяток… Это было табу.

Нет, им руководила отнюдь не высокая мораль. И не страх разоблачения. Им руководил жесткий и тщательно обдуманный принцип.

Он много раз видел, как благодаря власти обретаются деньги. И он много раз видел, как потом деньги начинают командовать властью. Он был совершенно уверен: достаточно польститься даже на рубль, и тот, кто дал этот рубль, тут же начнет диктовать свои условия. Взятка становилась крючком, на который подцеплялась подчас весьма крупная рыба, и эта рыба была вынуждена тащиться за крючком, который дергал ушлый рыболов. Рыболов мог позволить рыбе свободно плавать, а мог выдернуть на берег, заставив бить хвостом о землю.

Лагутин отнюдь не был равнодушен к деньгам. Но истинную любовь он испытывал только к власти. Пусть ограниченной определенными границами, но абсолютной и неоспоримой в рамках этих границ.

— Я не продаюсь, — произнес Лагутин непререкаемым тоном.

— Ну