книгу о его жизни и творчестве, в которой есть и глава о приезде Срезневского… Подержать в руках томики современных лужицких поэтов и прозаиков, пишущих на родном языке: Юрия Брезана, Кито Лоренца, Юрия Коха, Мерчина Новака-Нехорньского.

Правда, последнего из них надо бы поместить в перечне впереди всех как самого старшего и самого почитаемого из ныне живущих лужицких писателей. Но об этом я узнаю часом позже — в рабочем помещении «Сербской фильмовой скупины». Режиссер местной студии документальных фильмов Тони Брук и редактор Герат Гендрих — оба лужичане, говорящие немного по-русски, — сегодня с утра как раз снимали материалы к фильму о Новаке-Нехорньском как о художнике и писателе, работающем для детей, и теперь подводят меня к отдельному столу, на котором громоздится целая стопа листов с его графикой разных десятилетий. Преобладают сказочные сюжеты, изображения мифологических персонажей лужицкого фольклора. Тут и водный муж — подобие нашего водяного; и лутки — благорасположенные к людям маленькие человечки вроде гномов или карликов; и блуднички — светящиеся в ночи существа с вздыбленными над головой фосфоресцирующими кудрями… Блуднички могут завести ночного путника в болото, если он не догадается угостить их кусочком творога или грошик подать. Тут и длиннобородый, длинноусый кубовчик — родной брат русского домового, неутомимый помощник в крестьянском хозяйстве, особенно у бедных людей, которым он и корову пасёт, и коня сторожит, но больше всего любит кудельку у печи прясть. Тут и угрюмые хмурники в старых соломенных капелюхах с большими полями, они прилетают в лужицкие края от польских Татр и тащат на горбах низкие дождевые тучи. И старый седовласый Крабат — добрый волшебник, надёжный друг всех лужицких ребятишек. И сердитая приполудница — существо в облике молодой женщины; в самый полдень ходит она по полям и грозит карами всем, кто в этот вредный для работы час не отдыхает, но, жадничая, косит или жнёт…

Разглядывая приполудницу, я не мог не вспомнить запись в одной из тетрадок Срезневского, листанных в Москве, в Центральном государственном архиве литературы и искусства. Измаил Иванович поминает там приполудницу в заметке о пережитках языческих верований у лужичан как один из самых старых образов народной демонологии.

Но теперь, после знакомства с необыкновенно впечатляющей галереей всех этих мифологических существ, после не менее впечатляющих рассказов о самом писателе-патриархе Новаке-Нехорньском, (он ровесник века, живёт не в Будишине, а в селе Нехорнь, в стареньком домике, где жил и его отец), — теперь мне хотелось ещё раз, не откладывая на завтра, наведаться в Дом книги. Мне представлялось, что этот старый человек, который, как я только что узнал, ещё в 20-х годах перевёл на верхнелужицкий избранные русские былины, а позже переводил Гоголя, Горького и Пришвина, этот этнограф, историк и путешественник, который обследовал все известные по древним хроникам святилища и городища полабских и прибалтийских славян от острова Рюген до Чешских гор, этот лужицкий Всюджебыл, то есть вездесущий, как назвал он себя однажды, будто подсмеиваясь над собственной неугомонностью, — мне вдруг представилось, что именно он, народившийся всего двадцать лет спустя после смерти Срезневского и шестнадцать после кончины Смоляра, больше чем кто-либо другой из нынешних лужичан связан духом с тем веком романтических пионеров всеславянства.

Первый урок

… Передо мной положили на прилавок две книги. Ничтожного запаса лужицких слов, а главное, — непонятно откуда взявшейся, почти нахальной уверенности в том, что обязательно смогу понять всё, что захочу понять, мне хватило, и я догадался, о чём они. Благо, ободряющими подсказками служили и иллюстрации. Одна книжка называлась «Мальчик, подросток, почтальон», в ней Мерчин Новак рассказывал о своём детстве. Тут были главы, названия которых также поддались без труда: «Родная деревня», «Родной дом», «Отец», «Школьник», «Бартская ярмарка», «Соседи», «Попытки рисовать», «Почтальон», «Буду художником», «Война» и… Без колебаний отложил я в пластмассовую корзинку для покупок и вторую книжку. Это были те самые записки о путешествии (вернее, о путешествиях) Всюджебыла по землям Югославии, — час назад Тони и Герат говорили мне о записках как об одном из самых значительных его сочинений.

И опять вчитываюсь в названия глав. Дунай. Белград. Прилеп. Охрид. Босния. Герцеговина… А одна из глав — «По следам поэта богатырской земли», — похоже, обещает рассказ о Черногории и её великом поэте, государе-митрополите, пламенном почитателе Пушкина, друге Вука Караджича Петре Петровиче Негоше.

Но что такое! На полке, тесно заставленной томами лужицко-немецкого словаря и различными грамматическими пособиями, вдруг вижу светло-зелёную, под цвет первой майской травки, суперобложку с надписью на корешке: «Верхнелужицко-русский словарь»… Вон как, значит, он всё-таки существует! Припоминаю теперь: в Москве что-то мне о нём говорили… Мол, кажется, есть такой или готовится к изданию. Как о чём-то мифическом, маловероятном говорили. Кладу и его в корзинку, почти не листая. Обратил только внимание, что издан он здесь, в ГДР, в 1974 ещё году, а подготовлен московским издательством «Русский язык» и будишинской «Домовиной», а слов в нём 36 тысяч, а составитель некто К. Трофимович (Константин Константинович Трофимович, профессор Львовского университета, виднейший на Украине энтузиаст изучения лужицкой литературы — как узнаю позже). Вот только не указан тираж словаря, да уж, видать, невелик тираж, если в Москве о словаре такие невнятные понятия.

Признаться, судьба никогда не баловала меня особо на почве книжных разысканий. Но тут, по всему видать, исключительный был день и час. Продавщице не много понадобилось времени, чтобы догадаться, откуда я и какой именно дерзкий замысел меня обуревает. Гляжу: несёт, улыбаясь, ещё одну книжку, извлечённую из подсобки. Выражение её лица таково, будто хочет сказать: у нас в Будишине есть всё-всё для того, чтобы приезжий русский наконец-то занялся изучением лужицкой речи! На чёрном супере книги, которую она мне протягивает, крупными белыми буквами — русское заглавие: «Учебник верхнелужицкого языка».

Ну, если у них тут не только словарь, но и учебник имеется, значит, отступать некуда! Но я ещё никак не приду в себя от замешательства и, чтобы скрыть его, машинально листаю книгу. Учебник снабжён эпиграфом. Лужицкий текст расположен сверху, под ним — русский перевод. Начинаю читать и уже не могу оторваться. Решимость прибывает во мне с каждой строкой:

«Чем больше я занимался серболужицким языком, тем более и более в нём открывал красоты, прелести, богатства, своеобразия и неповторимых особенностей…

Боже мой, сколько всего можно на серболужицком языке выразить, высказать, описать! Здесь великое чудо — глагол с его огромной выразительной силой, здесь сокровищница серболужицкого синтаксиса, здесь существительные уменьшительные и увеличительные, здесь наши образные выражения