– Но мне не о чем рассказывать, – еле слышно проговорилаЭммануэль и почему-то почувствовала себя глубоко несчастной.

– Ну, не надо скромничать. Вы можете на нас вполнерассчитывать. Мы все немы, как могила.

– А что рассказывать? За все время, что я оставалась одна вПариже, – тон Эммануэль был очень серьезен, – я ни разу не изменила мужу.

Наступила тишина. Та искренность, с какой Эммануэль сделаласвое признание, подействовала на женщин. Графиня взглянула на Эммануэль сподозрением: неужели эта малютка – ханжа? Однако, судя по ее костюму…

– А давно вы замужем? – продолжала она допрос.

– Уже год, – ответила Эммануэль и, желая вызвать усобеседниц зависть, добавила: – Вышла замуж, когда мне только исполнилосьвосемнадцать…

И поспешила закончить свое объяснение:

– Год замужем и половину этого срока в разлуке с мужем.Представляете, как я счастлива снова увидеть Жана.

И на ее глаза, к ее собственному удивлению, набежалислезинки.

Общество закивало головами сочувственно и понимающе. «Да,видно, это не нашего поля ягода», – подумали все.

– Не хотите ли пойти ко мне, попробовать мильк-шейк?

Эммануэль даже не заметила, кто оказался рядом с ней и задалэтот вопрос. Но, взглянув на вопрошавшую, она улыбнулась: лицо ее выражаложелание покровительствовать Эммануэль, быть ее руководительницей в новой жизни.И в то же время это было лицо совсем маленькой девочки.

«Ну, не такой уж маленькой, – тут же одернула себяЭммануэль, детство уже закончилось». Тринадцать лет, никак не меньше, но ростомуже почти с Эммануэль. Конечно, до зрелости еще далековато, может быть, этозаметнее всего по коже, сохраняющей цвет детства: кожа еще не умеет загоратьровно, не покрывается той солнечной патиной, элегантной, цивилизованной, какойможет похвалиться, к примеру, Ариана. Кожа даже кажется какой-то шершавой. Ну,как у цыпленка. Особенно на руках. На ногах она более отполировалась.

На ногах… На прелестных мальчишеских ногах. Да, ноги былиименно мальчишескими: с резко очерченными лодыжками, крепкими икрами и узкимибедрами. Их пропорциональность и легкая сила были на вид приятнее вызывающихсмутные ощущения ног женщины. Их легче можно было представить бегущими по пескупляжа, отталкивающимися от трамплина, чем покорно расслабляющимися навстречунетерпеливому желанию. Таким же, был и живот: спортивный, мускулистый, с четкообозначенными мышцами, и даже маленький треугольный клочок ткани внизу – вродетого, каким пользуются обнаженные танцовщицы – не казался здесь непристойным.

Остроконечные груди были столь малы, что ленточке бикини инечего было, собственно, скрывать. «Прекрасно, – подумала Эммануэль. – Но зачемона надевает что-то на грудь? С обнаженной грудью было бы куда лучше, и никомубы это не внушало нескромных мыслей». По правде говоря, она тут же усомнилась вправоте своего последнего суждения. Она спросила себя, что могут чувствоватьэти маленькие груди, и ей вспомнилась она сама и та радость, которую онаиспытала, когда ее грудь только-только начала обозначаться. А ведь тогда еегруди были поменьше, чем эти.

Они – теперь она пригляделась повнимательнее – и не так ужне заслуживают внимания. Просто подействовал контраст с бюстом графини де Сайн.

А эти узкие бедра! А вся стать школьницы!

А длинные густые косы, прикрывающие эту розовую грудь! Косыпросто ошеломили Эммануэль. Она никогда не видела таких волос, таких светлых,таких воздушных – нельзя было понять, что это за цвет. Золото? Лен? Солома?Песок?

Или рассветное небо?

Или песцовая шкурка?

Тут Эммануэль встретилась со взглядом зеленых глаз и забылаобо всем остальном.

Все видела в этих глазах Эммануэль: и серьезность, и иронию,и ум. И даже какую-то властность, какой-то призыв… И тут же они становилисьтоскующими, задумчивыми, и опять – лукавство, фантазия, резвость светились вэтих глазах.

– Меня зовут Мари-Анж.

Эммануэль молча любовалась ею, и девочка повторилаприглашение:

– Вы не хотите проводить меня домой?

Теперь Эммануэль ответила улыбкой и поднялась с места. Ейпришлось объяснить, что сегодня это невозможно: Жан должен заехать за ней,предстоит несколько визитов и вернутся они слишком поздно.

Но она была бы просто счастлива, если бы Мари-Анж смогланавестить ее завтра. Она знает, где живет Эммануэль?

– Да, – бросила Мари-Анж. – Договорились. Завтра послеобеда.

Мари-Анж привез в белой американской машине шофер-индиец втюрбане, с густой черной бородой. Высадив свою пассажирку, он тут же умчался.

– Ты сможешь меня потом проводить, Эммануэль? – спросилаМари-Анж.

Эммануэль тут же отметила это «ты». И еще отметила, и болееотчетливо, чем накануне, как гармонировал голос с волосами и кожей. Ей отчаяннозахотелось расцеловать девочку в обе щеки, но что-то удержало ее. Может быть,эти трогательные грудки под голубой блузкой? Да нет, чушь…

Мари-Анж стояла совсем рядом:

– Ты не обращай внимания на то, что болтают эти идиотки, –сказала она. – Они хвастают. На самом деле они не стоят и десятой доли того, начто претендуют.

– Ну, конечно, – ответила Эммануэль после секундногозамешательства так-то аттестует этот ребенок своих старших подруг по бассейну!

– Хотите пойти на террасу? – спросила Эммануэль и тут жепожалела об инстинктивно вырвавшемся «вы».

Мари-Анж приняла приглашение величавым кивком головы.

Проходя мимо своей комнаты, Эммануэль вспомнила о большойфотографии у изголовья постели. Она была изображена там абсолютно голой – вдруггостья увидит этот портрет. Эммануэль ускорила шаги, но Мари-Анж остановиласьперед бамбуковой занавеской, заменявшей дверь.

– Это твоя комната? – спросила она. – Можно посмотреть?

И, не дожидаясь ответа, откинула бамбук.

– Какая огромная кровать! – расхохоталась гостья. – Сколькоже вас умещается на ней?

Эммануэль покраснела:

– Да здесь, собственно, две кровати. Они придвинуты одна кдругой.

Мари-Анж увидела фотографию:

– Какая ты красивая! Кто тебя снимал?

Эммануэль хотела солгать, что это работа Жана, но сказалаправду, ничего не приукрашивая: