Машина с бородатым шофером уже ждала ее. Девочка еще разпосмотрела на Эммануэль внимательно и строго:

– Ты знаешь, я не хочу, чтобы ты погубила свою жизнь. Тытакая красивая. Это ужас, если ты останешься такой же недотрогой, как сейчас.

Эммануэль было расхохоталась, но Мари-Анж прервала этотсмех:

– Это ведь и вправду ужасно, что у тебя в твоем возрастеничего не было, кроме этих пустяков в ночном самолете. Ты в самом деле ведешьсебя, как последняя кретинка.

Она с сожалением покачала головой:

– Я уверена, ты не совсем нормальная.

– Мари-Анж…

– Ладно, что говорить о том, что прошло…

Зеленые глаза впились в Эммануэль:

– Я уезжаю, но сделаешь ли ты то, о чем я тебя попрошу?

– Что именно?

– Все, что попрошу!

– Еще бы! – Эммануэль была зачарована этим взглядом.

– Поклянись!

– Клянусь, если тебе этого хочется.

Она хотела снова рассмеяться, но Мари-Анж не дала сбить себяс серьезного тона:

– Сегодня ровно в полночь ласкай себя. Я в это время будуделать то же самое.

Ресницы Эммануэль дрогнули. Она наклонилась и нежнопоцеловала свою новую подругу. Машина тронулась, и Эммануэль услышала напрощанье: «Не забудь же! Ровно в полночь!».

Оставшись одна и вспоминая этот чудесный день, Эммануэльвдруг отметила, что она-то не задала девочке ни одного вопроса. Если прелестноесветлокосое создание узнало до мельчайших подробностей интимную жизнь своейстаршей подруги, то та не узнала ничего.

Она даже не спросила, девственница ли Мари-Анж.

Когда вечером свежий, только что из-под душа, Жан вошел вкомнату жены, он увидел ее сидящей нагишом на кровати. Он подошел к ней, онаобняла его за бедра и потянулась вперед, жадно раскрыв рот. Она припала кбедрам мужа, и в считанные секунды изящный жезл превратился в могучую палицу.Эммануэль втянула ее в себя, и она окончательно отвердела. Тогда Эммануэльпринялась лизать эту дубинку по всей длине, проводя языком по голубымвздувшимся венам. Жан пошутил:

«Ты напоминаешь мне человека, жующего кукурузный початок». Итогда, чтобы сходство было полным, Эммануэль пустила в ход свои маленькие зубы.А чтобы загладить боль, она стала дуть на кожицу, поглаживать тестикулы,проводя по ним языком. Она заглатывала фаллос все больше и больше, не боясьзадохнуться. Делала она все это расторопно, с наслаждением.

То, что чувствовали ее язык и губы, передавалось грудям илону. Она постанывала, на мгновение выпускала фаллос изо рта, щекотала егоязыком и снова проглатывала трепещущую плоть.

Жан обеими руками сжимал голову жены. Но вовсе не для того,чтобы руководить ее движениями и регулировать их ритм. Он великолепно знал, чтовполне может положиться на ее умение. Она научилась этому как-то сразу иисполняла это лучше других. В иные часы Эммануэль заставляла мужа простоизнемогать от наслаждения: она не останавливалась подолгу ни на однойопределенной точке, собирала нектар с любого цветка, заставляя свою жертвуиздавать отчаянные стоны, жалкие мольбы, заставляя извиваться, исступленнокричать, пока, наконец, она не завершала свой шедевр. Но сегодня ей хотелосьдарить более безмятежные радости. Она только добавляла к губам и языкуритмические движения рукой, чтобы выжать из Жана все, до последней капельки. Икогда поток хлынул, Эммануэль пила из него медленно, глубокими глотками, апоследнюю, самую драгоценную каплю, она слизнула языком.

И она была так готова к оргазму, что пролилась, едва толькоЖан склонился к ее лону и коснулся губами маленького напряженного бутона плоти.

– Теперь я тебя возьму, – пробормотал Жан.

– Нет, нет! Я хочу пить тебя снова. Скажи, что ты дашь мнеэтот напиток. О, ты прольешься ко мне в рот опять, скажи, скажи мне это, я тебяпрошу. Это так чудесно, я это так люблю!

– А твои подружки, когда меня здесь не было, ласкали тебятак же хорошо? – спросила она, когда оба они перевели дыхание.

– Что ты спрашиваешь! Еще не нашлось женщины, которая моглабы сравниться с тобой.

– Даже сиамки?

– Даже они.

– Ты же знаешь, это не комплимент. Если бы ты не была самойлучшей в мире любовницей, я бы тебе сказал об этом. Хотя бы для того, чтобы тытакой стала. Но, ей-богу, я не знаю, чему ты можешь научиться еще. Ведь должныже быть пределы в искусстве любить.

Эммануэль задумчиво протянула:

– Не знаю…

По ее сдвинутым бровям, по голосу было понятно, что сомнениеее совершенно искреннее.

– Во всяком случае мне до пределов еще далеко.

– Да кто тебе это сказал! – воскликнул Жан. Она не ответила,и он спросил:

– Ты что, не считаешь меня подходящим арбитром?

– О, что ты!

– Я, кажется, неплохой учитель. И вдруг ты оказываешьсянедовольной своим воспитанием.

Эммануэль поспешила его утешить:

– Милый! Никто на свете не мог бы обучить меня лучше, чемты. Но… Как бы это объяснить… Я чувствую, что в любви должны быть еще болееважные, более интеллектуальные вещи, чем умение любить.

– Ты имеешь в виду преданность, нежность, заботливость,понимание?

– Нет, нет. Я совершенно уверена, что эта важная вещьотносится именно к физической любви. Но это совсем не добавочные знания, таксказать, не большая ловкость, не большая техника, не больший пыл; это скореечто-то разумное, какое-то состояние мозга…

Она тяжело вздохнула:

– Я даже не думаю, что это вопрос о границах, о пределах.Это, мне кажется, дело нового взгляда, нового угла зрения…

– Другой способ смотреть на любовь?

– Не только на любовь, на все!

– Может, ты все-таки объяснишь понятней?

Она накручивала на пальцы свои локоны, словно они должныбыли помочь найти слова:

– Нет, – решила она. – Мне и самой это непонятно. Но ядолжна сделать какой-то шаг вперед, найти что-то, что мешает мне стать истиннойженщиной, твоей женщиной. А я не знаю что!

Она совсем приуныла:

– Я думала, что я знаю так много. Но есть еще что-то, чего яне знаю.