Сварог добрел до края раскопа и глянул вниз. Мавзолей былуже вскрыт, бревна убраны, и гробокопатели в полном составе толпились вокруг,восхищенно лицезрея скелет, лежавший меж каких-то чаш, ржавых клинков суцелевшими тускло-желтыми рукоятями (значит, золотыми) и прочего хлама,натасканного когда-то в могилу уважения ради. Сварог сначала наблюдал безвсякого интереса, высматривая среди загорелых спин Светину, потом вдругвстрепенулся, проглотил подступивший к горлу комок, сбежал вниз по хлипкимшатким мосткам и стал проталкиваться ближе под недоуменное оханье тех, комувгорячах наступал сапожищами на босые ноги.

На запястье скелета тускло желтел массивный браслет сдраконьими головами. От черно-бурых хвостов, понятно, не осталось и следа, нообок пустых глазниц лежали плоские золотые висюльки, прикрепленные кшлему, – золотые дракончики и кони. Сварог стал высматривать пули – должныже быть где-то, что им, золотым, сделается? – но на него коршуном налетелихний главный: бородатый демократ, сидевший на «Огоньке», как наркоша на игле,и оттого питавший к военным людям биологическую ненависть, какую старая девапитает к голым кисулям из «Плейбоя» – по определению доктора Зуева, ерника иконсерватора, успевшего с бородатым подраться в зыбкие дни ГКЧП (правда, не пополитике, а из обоюдного пьяного куража). Налетел и стал нудить про нетленныеценности науки, коей не имеют права мешать пьяными визитами представителиимперской военщины. Сварог к тому времени давно протрезвел, но, чтобы неогорчать интеллигента, огрызнулся в классическом стиле:

– Если ты такой умный, чего строем не ходишь? Сталина натебя нет…

Выбрался из раскопа и потащился в военный городок. На душебыло невыразимо мерзко и хотелось переиграть все назад. Как это сплошь и рядомводится, изничтоженный своими руками шанс казался теперь единственным, радичего стоило жить, а собственная решимость избавиться от лучшего будущего –достойной последнего придурка. При мысли, что он, побывав за таинственнойдверью, сам заколотил ее за собой и обречен отныне на этот мир, тоскливое бешенствозахлестывало мозг. Нестерпимо хотелось иного – иных миров, иной жизни, инойсудьбы.

Неизвестно, успел ли он подумать, что страстные желанияимеют пакостное свойство сбываться.

А может, все произошло так быстро, что и не успел.

Потом пьяный доктор Зуев говорил особисту, что в Англии вотежегодно пропадают без вести двенадцать тысяч человек, и ничего, никто неделает из этого драмы. Трезвый особист послал его подальше и угрюмо сидел наддокладной – он вообще-то привычно узрел в бесследном исчезновении майора С.С.Сварога китайские происки, но совершенно не представлял, как этоаргументировать на бумаге. Мэлсдорж кое-что чуял, но его никто не спрашивал.

А в общем, пропавшего толком и не искали – на одной шестойчасти суши закручивались такие дела, что остальные пять частей пребывали впаническом обалдении, и где уж тут помнить о каком-то майоре, пусть дажекавалере парочки экзотических орденов…

Сначала была боль – обжигающая, пронизывающая, залившая телоот корней волос до ногтей на пальцах ног. Боль стала столь невыносимой, чтовдруг исчезла, оставив тело в полной одеревенелости, и Сварог, оцепеневший,скорченный, увидел, как сквозь окружающий мрак проступают смутно-голубые исмутно-алые линии, наливаются красками, становятся ярко-синими и ярко-алыми,продлеваются, простираются в беспредельность, выгибаются, закручиваются вспирали, синусоиды и кривые, и все это – лишь крохотная часть заполнившегонеобозримую Вселенную необозримого переплетения.

Он попробовал закричать, но не смог зачерпнуть и глоткавоздуха. Правда, и удушья он не ощущал. Тело просто-напросто стало камнем, вкотором жило только сознание. Одного он не мог понять: это его несет вдольразноцветных линий (к синим и алым незаметно добавились зеленые и фиолетовые),кружа и вращая, – или он висит неподвижно посреди этой загадочнойнеобозримости, а разноцветные линии водят вокруг затейливые хороводы? Как бытам ни обстояло, головокружения он не ощущал. Но что он вообще ощущал? Что этоне может быть сном, что он прекрасно помнит все предшествующее… И только.

Следовало бы испугаться, но этот то ли полет, то ли висеньепосреди кружащейся разноцветной паутины тянулось так долго, что Сварог, как ниудивительно, не испугался, а заскучал. Он долго ругался, но истощилизобретательность и все старые запасы, пробовал читать стихи, но исчерпалбоезапас еще быстрее, потому что ругаться гораздо проще, нежели вспоминатьстихи. Принялся мысленно разбирать – в строгой последовательности и допоследнего винтика – сначала «Макаров», потом «Манурин» МР-73 «Комбат», нозапутался в винтиках, плюнул мысленно…

Мысленно?! Нет, самым натуральным образом. Губышевельнулись, с языка сорвалась слюна и канула во мрак ртутно сверкнувшимкомочком. Сварог осторожно вздохнул. Дышалось. Теперь можно было и кричать, воттолько зачем? Он протянул руку, попытался коснуться оранжевой (уже появились итакие) линии.

Руку плавно отвело в сторону. Линии вокруг стали шире,напоминали ленты, и с них срывались искры того же цвета, словно высекаемыеневидимым ветром, угасали в черноте, и это прибавляло уверенности, что движутсявсе же линии, а сам Сварог висит неподвижно.

Насколько он помнил, Бог в такой ситуации воскликнул: «Дабудет свет!» Однако Сварог чувствовал, что эпигонство здесь неуместно – на всякийслучай стоит воздержаться, – а из исторических афоризмов годится лишькраткий и энергичный, изреченный наполеоновскими гвардейцами при Ватерлоо.

Тут его начало кружить, словно насаженного на булавку жука –вокруг булавки, то по часовой стрелке, то против, то вовсе уж небывалымивиражами, и стало ясно, что движется все-таки он. Линии стягивались всужавшуюся воронку с радужными стенами, где темноты убавилось настолько, чтоона сама стала лишь узенькими угольно-черными лентами, и в эту воронкузасасывало Сварога.

И втянуло головой вперед. Показалось даже, будто воронкаявственно булькнула, цинично и торжествующе. И дальше его несло сквозьсеро-белесоватую мглу, кувыркая, швыряя и подбрасывая, тыкая под ребра – точем-то тупым и твердым, то чем-то мягким, упруго поддававшимся, а вокругмелькали цветные пятна и смазанные силуэты то ли предметов, то ли живыхсуществ.

Хлынул звук – словно врубили клавишу. Выло, свиристело,ухало, скрежетало. Щемяще нежные ноты, обрывки песен на непонятном языке,чудесные мелодии перемежались с отвратительным хрупаньем и волчьим воем. Звукнакатывал тугими волнами, уши и мозг едва это выносили.

Потом его швырнуло, бесцеремонно приложило о твердо-упругуюповерхность – затылком, лопатками, всем телом. И на этом, кажется, полеты окончились,он стал неподвижен. Вокруг царила темнота, поодаль светились силуэты, отдаленнонапоминающие человеческие, – светились бледным, призрачным гнилушечьимсиянием.