— Зачем платить, — ответила я, — если в нашей стране хватаеттого, что плохо лежит. Нагнись и бери бесплатно.

Здесь я помянула свою бизнесменку-Тамарку, котораяворовством пирожков в школьном буфете проложила себе дорогу в светлое будущее,наступившее для нее сразу же, как нашу страну скоропостижно скрутила рыночнаядемократия. Тамарка была в первых рядах тех, кто с демократическимсвободолюбием превращал нашу страну в рынок, типа базар. Натренировавшись напирожках, она потянула из закромов родины такие богатства, каких там, казалось,и не было. Теперь Тамарка владелец заводов, газет, пароходов…

Говорила я вдохновенно, как всегда говорю, осуждая подруг.Верзилы умнели на глазах и слушали меня с неослабевающим интересом, а вотИнтеллигентный с чего-то вдруг поглупел и взбунтовался, рявкнув:

— Молча-ать!

Разумеется, я не замолчала, поспешно сообщив, что Тамаркеплевать на долги — суды она все купила.

Интеллигентный махнул на меня рукой и не на шуткувстревожился, глядя на синеющего Арнольда.

— Что, братан, и в самом деле так плохо? — спросил он. —Неужели работать не сможешь?

— Да работать-то я смогу, член в моем деле не главное, —весьма противоречиво успокоил его Арнольд, будто забыл, что совсем недавноутверждал обратное. — Работать я буду, только не договаривались мы так. Не зналя, что мне подсунут дикую стерву. Партнерша опасна. За риск надо платить. Затравму тоже.

— А-аа, вот ты о чем, — успокоился Интеллигентный. — Затравму доплатим как за производственную. Риск еще выше оценим.

Я возмутилась:

— Ему, развратнику, значит, доплатите! А мне, порядочнойженщине, как же?

— Ты тоже в обиде не останешься, — туманно заверил менясамый огромный верзила, очнувшись от повести про Тамарку.

Терпеть туманностей не могу — я повторила попытку бежать. Скриком “я не такая!” бросилась к окну, и опять неудачно. Меня снова схватили иповолокли к двери, за которой (я не сомневалась) была съемочная площадка.

— Ни за что! Никогда! Даже и не надейтесь! — вопила я,храбро и не жалея французского костюма отбиваясь от пятерых верзил.

Клянусь, они уже раскаивались, что связались со мной. Царапаласьи лягалась я так, будто делала это последний раз в жизни, они же обращались сомной осторожно, поскольку боялись повредить мой “фэйс”, как выразилсяИнтеллигентный — видимо, полиглот и большой любитель английского.

— Никогда! Ни за что! — страшно орудуя ногтями, вопила я.

— Тихо, тихо, — уговаривали они.

В конце концов верзилам надоело. Самый огромный воскликнул:

— Мы заплатим тебе, черт возьми!

— Платите, сволочи, в евровалюте! — заявила я, мгновенностихая.

Меня отпустили.

Ну, в “евро” не в “евро”, но Интеллигентный отслюнявилдрожащей рукой триста долларов и мрачно протянул мне купюры.

Три жалкие бумажки! Я рассмеялась ему в лицо.

— Да-аа? — удивленно пропел Интеллигентный и отслюнявил ещедве.

— Здесь не панель, — сказала я, твердо решив вцепиться врабочий орган Арнольда бульдожьей хваткой сразу же, как предоставится случай.

Интеллигентный тревожно взглянул на часы, сокрушенно покачалголовой, вздохнул и отслюнявил еще две бумажки.

— На, зараза, бери и больше просить не смей, — процедил он.

Я удивилась:

— С чего это вдруг?

— Больше у меня нет с собой, — буркнул Интеллигентный,нахально запихивая обратно в карман толстенную пачку “зеленых”.

— Как нет? — возмутилась я. — Как это нет, когда глаза уменя на месте.

— Пока, — уточнил самый крутой, чем насмешил Арнольда.

Мой партнер просветлел, представив меня безглазой —настроение у него поднялось.

У меня же, напротив, совсем “опустилось”, но виду я неподала.

— Чем глядеть на тебя, лучше и вправду родиться слепой, —небрежно бросила я Арнольду и обратилась к жлобу-Интеллигентному: — “Бабки”гони. Работать я не привыкла, даром — тем более.

— “Бабок” нет у меня, — нагло ухмыляясь, ответил он.

— А что в карман положил?

— То не мое, то пахана.

Я рассудила: “Пахан он потому и пахан, что с ним недоговориться”.

— Фиг с тобой, — согласилась я, тщательно укладывая то, чтоурвала, за лиф комбидреза и не собираясь добровольно расставаться с этим ни прикаких обстоятельствах.

Выполнять прихоти верзил и партнера я тоже не собиралась, нооб этом умалчивала, кротко и глупо похлопывая глазами.

Таких дур мужики обожают, поэтому верзилы вздохнули соблегчением и расслабились, да поспешили — не знали они, что я за штучка. Вдругодна из дверей распахнулась, оттуда выбежал маленький человечек и пропищал:

— К съемкам все готово.

Демонстрируя супер реакцию, я сразу вцепилась в “фэйс”крутого верзилы — он ближе стоял.

— Никогда! Никогда! — визжала я, безбожно царапаясь илягаясь.

А зачем себя ограничивать, раз уж так повезло, что и япопала в неприкасаемые — не все же одной Тамарке иметь привилегию такбеспредельничать и борзеть, что даже самый отъявленный чиновник (взяткобратель,мерзавец и плут) тронуть ее не смеет — боится руки испачкать.

До Тамарки, разумеется, мне далеко, но и я беспредельничалакак могла, пользуясь тем, что мой “фейс” верзилам жизни дороже: и ногтямиорудовала, и каблуками молотила куда ни попадя и выражений при этом невыбирала.

Верзилы пришли в отчаяние. У Интеллигентного крошка летела сзубов, но он взял себя в руки и терпеливо начал меня уговаривать, словномаленькую.

— Ну чего ты боишься, дурочка? — увещевал он. — Ты же баба.Секс — дело конкретно твое, тебе дело привычное. И не пыльное, мы же некартошку сажать тебя заставляем.

Много чего говорил, но я оставалась неумолимой — такойвыдала им концерт! Бенефис еще тот!

Маловато, жаль, зрителей было.

— Удавлюсь, а на промискуитет1 не пойду! — дурным голосомвопила я, сражая верзил эрудицией. — В моногамности выросла в ней и умру! Чтоскажет мой восемнадцатый муж?! Что скажут единственные подруги, соседи?!

Верзилы опешили и изумились.

— У нее есть муж! — закричал самый огромный. — Про этобазара не было.

— Хорошо, что муж. Так даже прикольней, — успокоил егоИнтеллигентный и пояснил: — Больше кипешу будет.