В голубом просторе над головой величественно шумели сосны,казавшиеся очень высокими устроившейся в гамаке Катерине. Ноги в шерстяныхносках начали подмерзать, а она все сидела и лениво думала, что информациюпридется добывать самостоятельно, не полагаясь ни на какие официальные досье.Значит, Миша Гордеев и Саша Андреев поедут в прибалтийский город Калининград ибудут рыть землю, выискивая слухи и сплетни, заводя дружбу с местной милицией,втираясь в доверие к бывшим друзьям, женам, замам, покупая старые архивы иворуя свежую информацию. Вот тому досье, что привезут в конце концов Саша сМишей, Катерина будет доверять полностью и только на нем построит своизнаменитые стратегии. И только тогда она сможет точно сказать, что получили еепрыткие начальники – золотые прииски или самые крупные неприятности в своейжизни.

О третьей возможности она тогда не подозревала, и, если быдаже ей удалось разглядеть ее в голубом осеннем небе сквозь сизые от солнцасосновые ветви, она ни за что не поверила бы, что это случится.

* * *

Для Тимофея Ильича Кольцова понедельник начался в четыречаса утра. Он проснулся мгновенно, как просыпался всегда, когда ему снилиськошмары. Он открыл глаза и через секунду, осознав себя вне сна, испытал приступострого, безудержного счастья.

Ему удалось выбраться. Он жив и здоров, он сам себе хозяин,поэтому сейчас он встанет и пойдет в душ, и будет пить кофе и сидеть в тишине итепле своей собственной кухни столько, сколько захочет. Ему не страшны никакиесны – он их победил, и они не затянут его обратно. Они снились ему все реже иреже. А ведь было время, когда он почти не мог спать. Стоило ему закрыть глаза,и они приходили.

Крепко зажмурившись, чтобы – не дай бог! – не увидеть себя взеркале, он вытер кулаком мокрые щеки. Он все еще плакал во сне. Он справится сэтим, и никто никогда ничего не узнает. Он повторял это как заклинание, какмолитву, как пароль, дающий ему право на выход из гиблого ночного мира, вкотором он увязал. В котором он не мог сопротивляться.

Никто. Никогда. Ничего. Не узнает. Тимофей рывком поднялсебя из глубин суперудобного водяного матраса и пошел в ванную. После ночныхвизитов персонального, только к нему приставленного дьявола Тимофей как будтозаново прилаживал свой дух к большому, неповоротливому, мокрому от страха телу.Он загнал себя под душ и долго стоял, закинув голову и закрыв глаза, поднапором целого снопа яростных водяных струй. Очень холодные и острые, онижалили лицо и тело, буравили кожу, раскидывали мокрые волосы на голове – иТимофей приходил в себя.

Через несколько минут он понял, что можно уже открыть глаза.По опыту он знал, что их нельзя открывать раньше, чем дьявол окончательно отпуститего, – до следующего ночного визита. И нельзя раньше времени смотреть на себя взеркало.

Тимофей открыл глаза. Прямо перед ним была золоченая розеткадуша, из которой, пенясь, летела ему в лицо белая злая вода. Он давно ужеизучил черный мрамор потолка и золотую насадку до мельчайших подробностей итеперь смотрел внимательно, удостоверяясь, что ничего не изменилось, иоттягивая момент, когда нужно будет посмотреть на себя в зеркало. Он боялсяэтого момента и ненавидел его. Презирая себя за трусость, он еще некотороевремя постоял спиной к зеркальной стене. А потом решительно повернулся.

Из влажной банной глубины проклятого стекла на него смотрелбольной мрачный мужчина сорока с лишним лет. У мужчины было тяжелое, совсем неспортивное тело и глаза человека, страдающего тяжким психическим недугом.Дьявол еще не успел далеко уйти – глаза выдавали его близкое присутствие. Онзнал, что через пол-Часа дьявол скроется в своей преисподней как раз доследующего визита, и у него будет несколько дней передышки. И глаза станутпохожи на человеческие.

Он еще раз осторожно посмотрел на себя. Ничего. Обошлось.

Он выключил воду и пригладил назад короткие мокрые волосы.По обыкновению, кое-как обтерся громадным толстым и теплым полотенцем, котороевсегда грелось справа от него. Вешая полотенце, он окинул взглядом свою ваннуюи усмехнулся, осторожно радуясь, что уже может усмехаться.

Ванную оформляла Диана. В ней были черные полы и потолки,зеркальные стены и двери, золотые краны и трубы, немыслимый тропический цветокв экзотическом горшке и белый пушистый пуфик для педикюра. “Надо же –педикюра!” – это слово почему-то всегда чрезвычайно веселило Тимофея инапоминало какие-то европейские курорты, которых объезжено было десятки, истриженных под пуделей престарелых красавиц.

Представление о богатстве у его жены ассоциировалосьпочему-то с обилием зеркал. Он не возражал. Он никогда не возражал. Ему быловсе равно.

Через десять минут кофе уже славно булькал в кофеварке, аТимофей сидел, вытянув облаченные в джинсы ноги и прислонившись затылком кпрохладной стене. Ему нужно было еще с полчаса, чтобы прийти в себя. Черезполчаса он сможет работать и превратится в того Тимофея Кольцова, которогознают все. Он был рад, что деньги вполне позволяют ему иметь жизненное пространствотакого размера, что почти не/приходится пересекаться с женой. Ее присутствиярядом он бы не вынес. Да и ей от его присутствия радости мало.

Тимофей отлично представлял себе, какое впечатление онпроизводит на людей. Он давно раскусил их всех и знал, как ими управлять. Онзнал наперечет все их слабости и страхи, их мелочность и эгоизм. Он знал, начем стоит играть, а что приберечь за пазухой для последнего удара. Не былослучая, чтобы он рассчитал неправильно, ошибся и отпустил жертву целой иневредимой. Он гнул их, ломал, топтал и заставлял действовать в собственныхинтересах. Слабых он заглатывал не жуя, а сильных выплевывал в непригодном купотреблению состоянии.

Еще он отлично умел их организовать для нужной ему работы.Он контролировал подчиненных с мелочностью надоедливого комара и кровожадностьюакулы. Он знал все обо всех и никому ничего не спускал. Он до отвала кормил их,и ближних, и дальних, – о зарплатах на его заводах по России ходили легенды – итребовал, требовал, как одержимый. Впрочем, он и был одержимый. Ближайшееокружение знало о нем ничуть не больше, чем начальник цеха самой последней еговерфи. Он ни с кем не дружил, никого не любил и никому не доверял. Журналистыбоялись и недолюбливали его за пренебрежение, граничащее с хамством, – он знал,что общаться с прессой не умеет, а учиться ему было некогда и недосуг, поэтомуон выбрал такой тон, что самые наглые и закаленные журналисты терялись. Ему всесходило с рук, потому что за него горой стояли люди, работающие на егопроизводствах, а остальных он не замечал. Он управлял своей державой словкостью латиноамериканского диктатора и был уверен, что размер державы длянего уже не имеет значения. Хотя бы и… сколько там она?.. одна шестая частьсуши.

Он не был честолюбив в прямом смысле этого слова. Нопребывал в абсолютной уверенности, что, если будет работать по двадцать часов всутки, у его личного дьявола не останется никаких шансов.