И прежде всего ради одного так будет ликвидирована любаяпреступность. Только ненормальный, казалось мне, может связаться с той махиной,которая противостоит ему, а после того, как в систему были введены имедицинские сведения, можно было остановить даже психопатов.

…И если уж говорить о медицине, то разве не прекрасно, чтомедик, обследующий вас, может через компьютер моментально получить всю историювашей болезни! Подумайте о повышении эффективности лечения. Подумайте опредотвращении смерти!

Подумайте о статусе мировой экономики, когда известно, гденаходится каждый гривенник и на что он пойдет!

Подумайте о разрешении проблемы управления движением — насуше, на море и в воздухе, когда все регулируется!

Подумайте о… О, черт!

Я предвидел пришествие Золотого Века.

Чушь!

Мой друг имел связи с мафией, и он посмеялся над тем, какразгорелись мои глаза.

— Ты серьезно веришь, что каждый пассив будетрегистрироваться, каждая сделка записываться? — спросил он меня.

— В конце концов — да.

— Нет закона, который нельзя обойти. И всегда найдетсялазейка. Никто не знает, сколько на самом деле денег во всем мире, и никогдаэтого не узнает.

Тогда я вплотную занялся экономикой. Он был прав. То, длячего мы писали программы, было в основном сметной документацией. Мы неучитывали человеческий фактор.

Я не думал о поездках. Сколько незарегистрированноготранспорта? Никто не знает. Как получить статистические данные о том, о чем нетсведений? А раз уж есть неучтенные деньги, то сколько на них можно построитьнезарегистрированного транспорта? Береговые линии в мире необъятны. Так чтотранспортный контроль невозможно осуществить так плотно, как я считал.

Медицина? Врачи тоже люди. Я неожиданно подумал о том,насколько неполными могут быть медицинские записи, особенно если кто-то хочетприкарманить побольше денег и берет не по таксе или выписываетнезарегистрированные рецепты.

Были темнилы, были люди, обожающие таинственность, были те,кто честно заблуждался, давая неверную информацию. При столкновении с такимилюдьми система доказывала свое несовершенство.

И это означало, что она не будет работать так, как от нееожидается. А еще внедрение ее могло вызвать обиды, негодование, определенноесопротивление, изобретение всяческих уверток — это можно было гарантироватьнаверняка.

Но явного сопротивления почти не было, так что проектразвивался. Это заняло более трех лет. Я работал в Центральном офисе, начав какпрограммист. После того, как я предложил систему подключения станций наблюденияза погодой и сообщения метеорологических спутников полились прямиком вцентральную сеть, меня назначили старшим программистом, и обязанности моирасширились.

Но чем больше я изучал проект, тем больше появлялосьсомнений, тем серьезнее становились опасения. Я обнаружил, что работа перестаетмне нравиться, и это сделало мои занятия более интенсивными. Приходилось братьработу на дом. Никто не догадывался, что вызвано это было не увлечением, аскорее рожденным опасениями желанием изучить все, что возможно, о проекте. Послетого, как мои действия были замечены, их неверно истолковали и повысили вдолжности еще раз.

Это было прекрасно: я получил допуск к большому объемуинформации на уровне политики. Потом по разным причинам дело дошло до потокаданных о смертях, повышениях, отставках и увольнениях. Эти вещи стали открытымидля меня, и я рос внутри группы.

Я пришел за советом к старому Джону Колгейту, которыйруководил проектом.

Однажды, еще в самом начале проекта, я поделился с нимсвоими сомнениями и опасениями. Я сказал седому желтолицему старику со взглядомспаниеля, что предчувствую: мы можем сотворить чудовище, которое совершит самоепоследнее посягательство на остатки того сокровенного, что есть у человека.

Он долго глядел на меня, комкая на столе кораллово-розовоемесиво бумажных лент.

— Может быть, ты и прав, — сказал затем он. — Как ты доэтого додумался?

— Не знаю, — сказал я. — Я только хотел сказать вам, что ядумаю по этому поводу.

Он вздохнул, повернулся в своем кресле-вертушке и уставилсяв окно.

Немного спустя мне показалось, что он задремал, как иногдаэто случалось с ним после обеда.

И все же, наконец, он заговорил:

— Не думаешь ли ты, что мне и раньше тысячи раз приходилосьвыслушивать подобные аргументы?

— Возможно, — откликнулся я, — и все же мне хотелось бызнать, что вы на это скажете.

— У меня нет на это ответа, — сказал он резко. — Или ячувствую, что это к лучшему, или отказываюсь с ним возиться. Конечно, я могуошибаться. Я допускаю это. Но многие идеи сохранятся в записях, а особенностинашего общества будут упорядочены настолько, насколько это возможно. Если тынашел для этого лучший вариант — скажи мне.

Я молчал. Закурив, я ждал, что он скажет дальше. Я не зналеще тогда, что жить ему оставалось месяцев шесть.

— Ты когда-нибудь думал об уходе? — спросил он наконец.

— Что вы имеете в виду?

— Исчезновение. Возможность вырваться из системы.

— Я не уверен, что понял…

— Мы все включены в Систему, в которой будут закодированы изаписи о наших личностях. Наших — в последнюю очередь.

— Почему?

— Потому что я хочу оставить возможность для того, ктопридет ко мне с тем же вопросом, что и ты — о возможности скрыться.

— Кто-то еще хотел этого?

— Даже если мне и высказывали такое намерение, я бы несказал тебе этого.

— Исчезновение. Я понимаю это так, что вы имеете в видууничтожение данных обо мне прежде, чем они попадут в Систему?

— Верно.

— Но мы не можем сделать этого с другими данными: сакадемическими записями… с тем, что касается прошлых событий.

— Это твои проблемы.

— Я ничего не смогу купить на кредитную карточку.

— Думаю, что ты мог бы платить наличными.

— Но ведь все деньги на учете.

Он откинулся назад на спинку кресла и улыбнулся.

— А так ли? — спросил он.