нет! В инязе на пятом курсе — кто-то принёс кассету с оригинальной дорожкой, без перевода, и преподша разрешила включить на паре, как практическое занятие. Это было весной, а в конце июня он получил диплом и, не надеясь найти в провинции работу по специальности, сразу свалил в Москву…

А Джеймс Кэмерон с тех пор так ничего и не снял, кроме документалок. Обидно, крутейший ведь режиссёр. Первый «Терминатор» в перестроечном видеосалоне — это был просто отвал башки…

Вообще, забавное было время, эта самая перестройка. Страна будто раздвоилась. С одной стороны — журнал «Огонёк», видеофильмы с гнусавым переводом и группа «Ласковый май», с другой — советские аппаратчики в насиженных креслах и передовицы в «Правде». Да, и ещё «Буран», последний мощный аккорд из прежней эпохи — прогремел в восемьдесят восьмом, хотя проектироваться начал в семидесятых…

Вынырнув из раздумий, Алексей понял, что музыка уже не звучит. Исчезла тётка с кроссвордом, как и школьница с телефоном. А за окном вместо подмосковных лесов раскинулась степь, залитая южным солнцем.

Глава 4

Алексей потрясённо замер.

Он не верил своим глазам, хотя местность узнал мгновенно — перегон между платформой Змейка и станцией Пятый километр. Окрестности Минеральных Вод.

Ещё бы не узнать — сколько раз он здесь проезжал в студенчестве…

С этого ракурса не видны были Машук и Бештау, они остались чуть позади, и линия горизонта отодвинулась в лиловую даль, где струился горячий воздух. Степь отхватила этот кусок у кавказских гор, обжила его, пропитала пылью и зноем. Зелень к концу июня поблёкла, а небо вылиняло почти добела.

Миллиардер не соврал.

Прошлое открылось, приняло гостя…

Оторвавшись от заоконных картин, Алексей окинул взглядом вагон. Тот был практически пуст. Логично — у студентов уже начались каникулы, а рабочий люд на этом маршруте массово появлялся либо с утра, либо ближе к вечеру. Сейчас у дальней двери сидели две пожилые тётки, а чуть ближе — седой дедок.

Интерьер тоже преобразился, хоть и не радикально. Сиденья стали из полужёстких мягкими, а вот кожзам на них потёрся и загрубел. Раздвижные двери в торце вроде не изменились, но добавилось царапин на стенах, а оконные рамы перекрасились в коричневый цвет.

Лишь отойдя от первого шока, Алексей обратил внимание на лёгкий зуд в запястье, под браслетом часов. Ощущение было, как будто кожу покалывают ледяные иголки. Надо полагать, побочный эффект от срабатывания той хрени, что подсунул миллиардер.

Электричка начала притормаживать.

Дед, поднявшись, прошёл мимо Алексея к двери — жилистый, загорелый до черноты. Он был в обтрёпанных серых брюках, клетчатой рубахе навыпуск и кондовых сандалиях — ещё, кажется, советского производства. В руке нёс тяпку, обмотанную грязноватой тряпицей. Тоже понятно — в этих местах полно огородов. Грядки сами себя не прополют, да и жука надо собирать, пока не сожрал картошку.

Алексей посмотрел в окно, которое было через проход от него, по левую руку. Там пейзаж отличался. Росли кусты, за ними виднелась автомобильная трасса, идущая параллельно железнодорожным путям. А за трассой, в паре километров на запад, маячила гора Змейка. С этой стороны она выглядела как приплюснутая трапеция. Её зелёная шкура была практически содрана, склон казался обглоданным — там на протяжении полувека добывали бештаунит, строительный камень.

Электричка подкатила к перрону, тоже почти безлюдному.

— Пятый километр, — натужно крякнул динамик.

Белёная будочка за окном пряталась под деревьями, которые касались её ветвями. Будочку эту Алексей помнил ещё с сопливого детства; приметой времени она служить не могла. Других ориентиров, которые подтвердили бы прыжок в девяностые, здесь тоже не наблюдалось.

В вагон вошёл какой-то патлатый фрик лет семнадцати-восемнадцати. Он носил канареечную рубашку с отложным воротом и расклешённые брюки. То ли косплеил солиста ВИА времён застоя, то ли демонстрировал лютый нонконформизм и несогласие с трендом, господствовавшим в эпоху челноков и братков.

«Чё за клоун?» — подумал Алексей удивлённо. «Сам ты клоун», — подумал фрик, судя по его мимике, и сел где-то позади.

Электричка тронулась снова. Справа на запасных путях стояла цистерна, заляпанная мазутом. Слева по трассе, сверкая стёклами, бодро неслась «копейка», навстречу ей проехал «камаз». Алексей подумал — ну ладно, скоро уже Минводы, и там всё станет окончательно ясно…

Справа к путям придвинулись постройки промзоны. В каменном лабиринте, как мыши, сновали грузовики, а мостовой кран нависал над ними железным пугалом. Потом вдоль дороги выстроились деревья; слева появились хрущёвки.

Это был уже город, и Алексей вдруг вспомнил, что кроме Пятого километра в перечне остановок значится ещё Третий (топонимика — супер, да). Электричка, однако, там почему-то не задержалась, и это несколько удивляло.

Но это было не главное.

— Станция Минеральные воды, — оповестил динамик. — Конечная. Просьба освободить вагоны.

И вот тут-то Алексей облился холодным потом, несмотря на жару. Потому что рассмотрел людей на перроне, которые ожидали встречную электричку.

Нет, в этой массовке не было ничего зловещего.

Просто она была не из девяностых.

И не из нулевых.

Он это понял сразу, с первого взгляда. А затем этот вывод, спонтанный и всеобъемлющий, начал обрастать аргументами, разрозненными деталями.

Женщины носили в основном платья — простенькие, с незамысловатым рисунком (что-нибудь цветочно-растительное). Пуританства не наблюдалось, подолы — выше колен, а у некоторых девчонок и вовсе в формате «мини», но ничего облегающе-эротического. На ногах — босоножки на копытной платформе. Лишь пара модниц нарядилась в широкие брюки-клёш.

В штанах, которые расширялись книзу, ходили и мужики (во всяком случае, молодые). Рубашки — светлые, однотонные, иногда — белые футболки. Волосы — не то чтобы длинные, но повышенная лохматость присутствовала.

А вот джинсовой одежды здесь было слишком мало. То есть она мелькала время от времени, но человеку, видевшему расцвет челночного бизнеса, её концентрация казалась низкой до неприличия.

В истории моды Алексей не очень-то разбирался, но тут не требовалось быть гением, чтобы определить эпоху, куда он теперь попал. Так одевались только в семидесятых. И фриком на этом фоне выглядел скорее он сам, чем тот крендель с Пятого километра.

Бляха…

Вот уж действительно — всем подставам подстава…

А миллиардер — скотина… Убалтывал убедительно: «Для вас лично, Алексей Алексеевич, риска нет»…

Как же так получилось?

Он припомнил — перед прыжком заиграла песня из девяностых, потом мысли перескочили на перестройку и советские времена. А миллиардер ведь предупреждал, что важен субъективный настрой… Но, блин, не до такой же степени? Из-за пары случайных мыслей перетащило сразу в семидесятые?

Ну, допустим, за неимением других версий…

Хотя, конечно, объяснение