вытирали слёзы. И становилось тепло на душе от заботы и внимания.

А дома их ждали дети, мужья, родители, друзья…

Их наградили за Гостомель, за те зимне-весенние бои, за отвагу и мужество. Они даже не предполагали, что где-то в штабах проходят их наградные — целых восемь месяцев. Они вообще не ждали никаких наград — это же просто работа.

Что они хотят? Чтобы всё скорее закончилось. Чтобы наконец-то наступил мир — ведь и на той стороне тоже матери, жены, дети… Чтобы скорее прижать родных к груди, расплакаться от счастья и обещать, что больше никогда не покинут родной очаг.

20

Татьяна Ивановна Муравьева — наша землячка, курянка, приемо-сортировочное отделение госпиталя. За окном еще осень, а не стылая зима, но в помещении уже далеко не Сочи. Зябко даже в тёплой куртке, но она словно не замечает неудобств. Только что привезли ребят оттуда, с передовой, и надо быстро занести их в реестр, распределить их в соответствии с травмами, внести во все необходимые журналы. Вот и сейчас, не обращая внимания на происходящее вокруг и не отвлекаясь на нас, она быстро разносит фамилии раненых по журналам учета.

— Пленные поступают?

— Бывает.

— Ну и какое отношение?

— Как это какое? — удивляется Татьяна Ивановна. — Обыкновенное. Раненые же. Да и потом надо всегда оставаться людьми. Мы же ведь совсем другие, и они это знают.

Счастья тебе, куряночка, тихих и спокойных дежурств и скорого возвращения домой.

21

В вестибюле 39-го госпиталя на стеллаже (?) разложены детские письма и рисунки. Целый ворох! В первые приезды внимания особого не обращал — лежат да лежат, не до них было: торопливо разгружались, моментальное фото для отчета, пару слов на камеру — и мчались дальше.

На этот раз времени оказалось не то что в избытке, но достаточно, чтобы осмотреться не спеша и обстоятельно, стараясь ничего не упустить. Взгляд сразу выцепил паренька в сером больничном халате, опирающегося на костыль, перебиравшего письма и расставляющего рисунки. Подошёл к нему. Разговорились. Оказывается, его младшая сестрёнка тоже пишет письма на фронт, вот и решил просмотреть всю «корреспонденцию»: а вдруг встретит весточку от родного человечка?

Записал его адрес, чтобы связаться с его родными и успеть привезти ему письмо от сестрёнки. Правда, путь письма будет долгим — из дальних краёв паренёк, но ничего, успеет к его выздоровлению. А уж мы доставим!

P.S. Всё написанное за одиннадцать месяцев — это крохотная толика увиденного, услышанного, сделанного. О чем-то и писать не хочется, особенно о наших мобилизованных — порой стыдно за них. Нет, не за всех, конечно, есть мужики отважные, не стонущие, стиснувшие зубы и молча работающие. Именно работающие, потому что война стала работой — грязной, тяжелой, опасной. Их сделали заложниками ситуации бездарность и глупость командования, его равнодушие к жизням этих буквально сваленных в кучу мужиков, еще не обтёршихся, порой не научившихся толком владеть даже автоматом, без грамотных и толковых командиров. Их бросали, как дрова в топку, под мины и снаряды в Макеевке, Тернах, Невском… Сколько их осталось лежать там, на окраинах сёл, в лесопосадках, в балках и оврагах — умерших от ран, разорванных в клочья, убитых? Они уже никогда не вернутся в свои семьи, и в лучшем случае придёт сообщение о гибели. Но кто-то будет значится лишь без вести пропавшим…

Не хочется писать о царящем в армии бардаке от неумения или нежелания организовать нормальное снабжение, связь, взаимодействие. Об элементарной безграмотности командиров. О мерзости, продажности, алчности и обо всём том, что не даёт России закончить войну, разгромив Запад. Зачем? Не всем ещё розданы бронзулетки и раздарены лампасы, так что повоюем.

Россияне — самогенерирующий этнос, неоднократно фениксом возрождавшийся из пепла, встававший с колен и бравший в руки дубину, чтобы отходить ею зарвавшихся воров и ворогов.

Переживём, переболеем, выздоровеем и спросим с тех, кто заставил нас разделиться и схлестнуться в смертельной схватке на потеху. За всё спросим. Придёт время.

22

Каждая следующая поездка отличима от предыдущей и наверняка будет также отличаться от последующей. На этот раз она иная не столько своей точностью прибытия к «точке сбора», сколько кратчайшим, в одно касание, прохождением блокпостов и границы (тьфу-тьфу!) благодаря Вите Носову. Ездить с ним вообще прелесть: ты будешь окружен заботой, накормлен, спать уложен, если надо, запеленаем бинтами, зарыт в ближайшем окопчике в случае не очень хорошего исхода. В общем, настоящий старшина разведроты десантуры советского разлива.

А ещё отличалась всякой непредвидимой мелочью вроде неловкого переключения тумблера на рации, в результате чего последняя разрядилась, капризная, лишив нас связи, или рычажка диспозиции на фотокамере: хорошо, что вовремя заметил, но всё равно полтора десятка снимков коту под хвост. Нет, не той рыжей бестии, ждущей на пороге будущего ночлега, а вообще под хвост этого прохиндейского мурлыкающего спутника человечества.

Перед домом с независимым видом прогуливается довольно сытое и взлохмаченное создание. Мимо взбивает грязевое тесто армейская колонна — ротация с передовой, но котяра — ноль эмоций. Снуют редкие прохожие тенями — на них тоже ноль внимания. Да и им не до кота — поскорее бы с улицы да в относительно безопасный уголок дома.

На возникшее было желание накормить бродягу он ответил презрительным равнодушием: кот не был бездомным, о чём свидетельствовал ошейник, прятавшийся в густом загривке, не оголодал: небось живёт в тепле, а не в грязном подвале.

Поначалу и меня, неразумный, проигнорировал: этот дядька с автоматом за спиной и с фотокамерой в руках не представлял для него интереса, но когда я стал подкрадываться к нему — насторожился, близко не подпустил и от греха подальше взмыл на рябину с уже оборванными ягодами. Вот здесь-то и удалось его снять, в смысле сфотографировать, хотя позировать он ну никак не желал. Нашу фотосессию прервал начавшийся «концерт сонаты Баха» в исполнении натовских гаубиц. Бахало не по-детски громко и близко, так что умильная кошачья рожица сменилась на недовольную, и он поспешил ретироваться в подъезд, но с достоинством. Вот в этот момент покидания своего наблюдательного пункта на ветке рябины и запечатлел его мой фотоаппарат.

Про кота это так, затравочка, потому что лирики на этот раз было маловато — всё больше «проза войны».

23

Ехал с мыслью разыскать сослуживцев погибшего Димы Лучанинова, хотя надежде впору уместиться на кончике иглы. Не встретили и в этот раз — видно, не судьба, хотя что судьбу укорять: не добрались, другими розысками занимались. Зато пересеклись наши пути-дороги с земляком Алексея, того самого Алексея,