Как ни странно, это не затронуло его слишком глубоко, осталось резью в памяти, как бывает резь в глазах. Ну, повелся на запах и изящество мормышки, заглотил, попался – сам, в сущности, виноват. С его комплексами любое сексуальное внимание способно было спровоцировать платоновское воспоминание. Но все это шло мимо любви.

Месяца через три в Домжуре, во время раздачи «золотых перьев», одно из которых причиталось ему, Алексей познакомился с Таней и впервые влюбился по-настоящему, по-старомодному, с ревностью и темнотой в глазах. В присутствии Тани он становился косноязычен и туповат, чего уж подлинней? Таня и нашла для него эту дачу знакомого академика, но, кажется, для того и нашла, чтобы он теперь только и думал, что о характере их отношений со знакомым академиком.

Еще эта неожиданная встреча с Мариной. Она его, несомненно, любила. Пристань, о которой мечтает всякий бродяга. Но от Марининой проницательной предупредительности и напевной нежности ему стало душно, как когда-то. К тому же рядом неизвестно от кого прижитая Ксюша. Такая получилась бы запоздалая, компенсаторная семейка на старость.

Оставалось бродяжить. Алексей понимал остатком честного здравомыслия, что трагедией здесь не пахнет. Так, ноющая тоска сосредоточилась на себе самой и себя же поедает.

Уже свернув к поселку, он увидел женщину в шелковом восточном халате. Рядом с ней белобрысый мальчик в гольфах тянулся пальчиком к земле и тут же резко отдергивал его.

– Мама, я боюсь жука. Он меня укусит.

– Не укусит, сыночка, – ответила женщина. – У него зубки вырваны.

Этот стоматологический и по-матерински теплый способ успокоить сына заставил Алексея замедлить шаг.

– А он губами, – капризничал мальчик.

– Губами он может только улыбаться.

Войдя в дом, Алексей первым делом выпустил из аквариума ящерку. Черт знает, чем ее кормить! И вообще, по какому праву он лишил ее воли? Прощай, радость! Встретимся на климате.

ТАНЯ И ГМ ПЫТАЮТСЯ УСМЕЯТЬ ДРУГ ДРУГА, КАК ДЕТИ; ПОД ЗВУК ГОБОЯ ПРОФЕССОР УЗНАЕТ О ВЕЧНОЙ ОШИБКЕ МУЖЧИН

Крупные капли дождя падали и медленно испарялись на остывающем асфальте. ГМ с Таней шли под руку, обгоняя прохожих.

– Не понимаю, почему всегда правы те, кто идет медленнее? – сказал профессор. – Вы заметили?

Им обоим было весело. Запись на радио прошла удачно. Таня смотрела на ГМ сквозь двойные стекла операторской, наслаждаясь тем, как тот парирует остроумные наскоки своего бывшего ученика Кости Трушкина. Теперь оба чувствовали себя отработавшими урок и могли просто болтать.

– А спортивный комментатор был хорош, – сказала Таня. – Как он понравился писателю Г. Михайлову? – До начала записи они невольно слышали окончание какой-то передачи о спорте.

– Превосходный экземпляр: итальянцы все такие рослые, огромные. На фоне нашей команды выглядели как гренадеры. Прямо рыцари какие-то! – Передразнивая журналиста, ГМ перешел на восторженный визг. Прохожие оборачивались.

Таня от сгибающего ее хохота обожгла сигаретой ладонь и тут же стала зализывать ранку языком, продолжая при этом смеяться и говорить:

– У моей подруги дочка, три годика. Она поводит, поводит по бумаге карандашами, прибегает и спрашивает: «Мама, посмотри, что я нарисовала?»

– А этот даже не спрашивает, – смеялся профессор. – Такой в купеческом раже может заказать шубу из «Хоря» с подкладкой из «Калиныча».

ГМ обернулся и несколько мгновений, не сбавляя хода, смотрел вслед удаляющейся женщине. В его возрасте это было подобно рискованному цирковому номеру: идти вперед затылком. Тане пришлось буквально тащить профессора за собой.

– Одноклассница, – объяснил он наконец. – По одним сведениям – умерла, по другим – фиктивно вышла замуж в Израиль.

– Израиль, да, – мечтательно сказала Таня. – Вы были в Израиле?

В Израиле ГМ не был. Два раза срывалось чтение лекций в Хайфе и Тель-Авиве, а ездить туристом он не любил.

– Израиль, да, – повторил ГМ вслед за Таней. – Когда заговаривают о туризме, вспоминается мне канадец, который сделал бизнес на русской глубинке. Он купил заброшенную избу в Вологодской области. Тараканов и клопов выводить не стал. К паутине тоже отнесся бережно. Замазал печную трещину, из которой валил дым. Чудом сохранившуюся мельницу привел в порядок и из муки грубого помола пек хлеб. Своя картошка, лучок. Развел кур и гонялся за ними с тесаком, на глазах у падающих в обморок туристов. Доил корову, гнал самогон. Да, купил несколько пар резиновых сапог, чтобы иностранцы из лимузинов могли добраться до его гостиницы. A la guerre comme A la guerre. То есть действуем по обстоятельствам, или «на войне как на войне». Ну, рядом банька еще. Разумеется, топили ее по-черному. Не помню, как строилась реклама, но заканчивалась так: «Приезжайте! Вам здесь не понравится». Цены умеренные.

– Неужели нашлись охотники? И что, разбогател?

– Во всяком случае, на обратную дорогу заработал.

Они хохотали, как расшалившиеся и решившие усмеять друг друга дети, когда поводом для смеха становится все, и не дай бог попасться им на глаза.

– Костя сегодня был в ударе. Очень старался. Вы учеником довольны?

– Слишком он уверен был в моей либеральной благонадежности. Вам не кажется? Это стесняет, знаете, всегда хочется выкинуть фортель. Между прочим, наши политики, которые думают, что овладели пафосом масс, в действительности очень рискуют. Тут ведь не обязательно кровавый Пугачев (им Пугачев все мерещится), но может быть и какой-нибудь Подколесин. Что как вся страна попятится тихо да и выпрыгнет в окно?

– Но Костя искренний. Он – романтик!

– В романтизме всегда есть надежда. Это портит характер.

– Ну да. А детям вредно сладкое, – обидевшись за приятеля, ответила Таня.

– Нет, само по себе свойство прекрасное, высокий строй и все такое, – оправдывался ГМ. – Но в отношения с реальностью вносит дополнительные осложнения, заставляет, как бы это сказать, кривить душой в пользу лирики. Прислонится такой ухом к юному, нежному, что уж там говорить, животу, а услышит что? Только энтузиастическую работу желудка. Но не увильнешь, будь любезен, если по плану элегия. Желудок предательствует, его дело, а твое

– рифмовать. Все они там со своим пикулем (вообще-то пикули только множественное, маринованные овощи, но это Марина Ивановна, конечно, из ненависти), а ты, стало быть, с дактилем.

– Вы снова? Не люблю. Да вы просто дразнитесь. Разочарованный романтик, – сказала Таня с немного, впрочем, наигранной капризностью.

– Ну-у… На языке филологов это почти непристойность. Зачем ругаться? Нам разве это идет? Посмотрите, посмотрите-ка скорее туда!

Трое мужчин серьезного, востребованного возраста стояли у витрины. На них были черные с сине-зеленым отливом, приобретающем на солнце металлический блеск, плащи и под ними одинаковые серые костюмы. Полы плащей из необычайно тонкой материи шевелились у асфальта, отчего сами их неподвижные обладатели напоминали манекены. На весомых лицах застыло одно и то же выражение, как будто с утра до вечера босс повторял им удачное изречение Веспасиана «Деньги не пахнут». Босс выделялся комплекцией и разговаривал, полуобернувшись, по мобильнику. Двое других тихо болтали, должно быть, о своем о женском. При этом тот, кто стоял к боссу ближе, предупредительно сунул ему в свободное ухо палец.