В главном храме митрополит Филарет, одетый в праздничные ризы и митру, протянул ворвавшимся убийцам хлеб с солью, как бы в знак примирения. Он умолял пощадить женщин и детей. Однако переяславцы (именно они) сорвали с владыки ризу и митру, натянули драный татарский халат и драную же клочковатую шапку. Они уже хотели убить владыку, но его спас «тушинский» хорунжий Будзило.

– Этот поп дальний родственник нашего царя, – почему-то заявил он и оттолкнул разочарованных убийц. Поляки, посмеиваясь, стояли в стороне от алтаря и высматривали среди толпы женщин тех, кто покрасивее.

Однако пришло приказание ясновельможного пана Яна Сапеги: за сопротивление войскам «царя Димитрия» утопить всех оставшихся в живых жителей в озере Неро. И долго еще тянулась к озеру вереница связанных по двое мужчин и рыдающих женщин с младенцами на руках. Если кто-нибудь из мальчишек вырывался из обреченной толпы и пытался убежать, поляки, споря на пари, стреляли в них из мушкетов.

В Тушинский табор съезжалось все больше иноземных вояк-грабителей, узнавших, что Русия ослабла, что в ней двоецарствие и смута, народ разобщен и обманут. Будто бы шли воевать за «истинного» царя с царицей, на самом деле терзать и обчищать до последнего зернышка, до последнего гроша население. Те русские, которые тоже набежали воевать за «Димитрия Ивановича», вынуждены были угождать польским захватчикам и разбойничьим казакам. Некоторые и верно думали: сражаются за честное и святое дело, за «правильного» царя.

Военная верхушка тушинцев на людях, для вида, выказывала почтение самозванцу, хотя между собой говорила о нем с пренебрежением. А наедине с «его величеством» могли и нагрубить самым хамским тоном.

Среди панов были частые разногласия, вражда между отдельными группами. Несколько польских отрядов решило на своем сборище провозгласить гетманом Меховецкого, как самого раннего полководца в войске «царя Димитрия».

Гетман Ружинский, узнав об этом, пришел в бешенство. Кликнув своих преданных шляхтичей, он бросился искать по Тушину Меховецкого.

– Пан, пан! – испуганно вскрикнул слуга Меховецкого, услышав об этом. – Гетман хочет вас убить!

Не зная, что предпринять для спасения своей жизни, Меховецкий бросился к «царю».

– Ваше Величество! – Меховецкий вбежал во «дворец», растолкав стражу. – Ваше Величество, Ружинский угрожает мне!

– Успокойся, друг мой, я не дам в обиду старых соратников. Ты здесь в безопасности, – заверил «царь» Меховецкого с самодовольным и уверенным видом.

Но в то же мгновение к нему ворвался Ружинский с оравой прихлебателей.

– Я тебя предупреждал, мерзавец! – скрежеща зубами, сказал он Меховецкому и кивнул одному из своих шляхтичей. – Кончай с ним…

Меховецкий не успел схватиться за рукоять сабли, как ражий гусар полоснул его наискось отточенным лезвием.

– Что ты сделал, гетман?! – закричал «царь» на Ружинского. – Кто тебе позволил? Да я сейчас вызову казаков…

– Заткнись, свинья! – оборвал «Димитрия» гетман. – Не то я сам отрублю тебе голову, пся крэвь!

«Царь» замолчал и попятился к стене, расширенными глазами глядя на истекавшего кровью, умирающего Меховецкого. Это был его ближайший соратник, первый руководитель и вдохновитель в начале «царского» пути. Но грозный, яростный гетман уничтожил его, и «царь Димитрий» не мог ему помешать. Тогда он понял окончательно: надменным панам он нужен только как предлог для войны на земле Московии, приманка для простодушного «быдла» и для алчных головорезов. Он вполне осознал, что его жизнь может быть оборвана также внезапно и жестоко, как жизнь Меховецкого.

К вечеру «Димитрий» напился и орал по-русски и по-польски непристойные песни. Марина решила успокоить его и попыталась войти в его горницу.

– Вон! – заревел самозванец на свою католическую жену. – Прочь отсюда!

– Как ты смеешь, негодяй! – возмутилась Марина, с ненавистью вперив глаза в лицо русского проходимца, своего венчаного мужа. – Как ты смеешь? Я царица!

– Ты – царица? Ты продажная подстилка, вот ты кто!

Выскочив за дверь, трясущаяся от злости Марина Мнишек хотела бежать с жалобой к отцу и к гетману Ружинскому.

– Пусть они изобьют его палками, этого пьяного хлопа!

– Ни, ни, Мариночка, – умоляла ее Барбара Казановская. – Не жалуйся никому. Он им сейчас нужен, они ничего ему не сделают. Они убьют его потом, когда он больше им не понадобится. Разумиешь?[93]

– Я скажу атаману Заруцкому. Он зарубит пьяницу своей казацкой саблей.

– Заруцкий такой же, как они все, – усмехнувшись, сказала Барбара. – Тебе про Яна Заруцкого пока лучше не упоминать при посторонних. Даже при почтенном пане Мнишеке. Он о твоих встречах с Яном не знает еще… Пожалуй, он тебя не похвалит…

Марина задумалась. Потом положила черноволосую голову на плечо рослой подруги и запела польскую песенку про дивчин, которым пришла пора целоваться, однако…

подхватила весело Барбара Казановская.

Убийство Меховецкого постепенно замяли. Его тихо похоронили где-то в стороне от табора.

– Бедный пан Меховецкий, – ухмыльнулся не без злорадства полковник Лисовский, идя на военный совет к Ружинскому.

На совете Ружинский, не терпящий никаких сильных личностей в войске, которые могли бы его потеснить, предложил панам:

– Я считаю, что надо незамедлительно идти к Троицкому монастырю и взять его. Это признанный оплот православия. В монастыре хранится рака русского святого Сергия Радонежского… так, кажется, он прозывался. Это наиболее почитаемый москалями святой, когда-то заложивший и построивший Троицкий монастырь. Он благословил на битву с татарами московского князя Димитрия… ха-ха… тоже Димитрия… И московиты разгромили огромную орду с его святой помощью, черт побери…

Ян Сапега вмешался.

– Я тоже слышал про этого святого и про ту битву где-то вблизи Дона. Мой далекий предок, – продолжал Сапега с гордой иронией, – тоже участвовал в битве с татарами на стороне московской рати и погиб на поле сражения. Он был сын великого князя Ольгерда и исповедовал православную схизму.

– Вы должны исправить заблуждение своего дальнего предка, пан Сапега. Я предлагаю вам взять монастырь штурмом, а раку Сергия выкинуть на помойку. Таким образом вы получите прощение за вашего предка у нашей апостольской Римско-католической церкви.

– Что ж, я согласен. Можно даже сказать: это мой долг, – заявил Сапега.

– Когда вы возьмете монастырь, Шуйский со своей армией окажется в наших клещах, – уточнил цель предприятия Ружинский.

Чувствуя и в Лисовском возможного соперника, гетман ему также предложил военный план: