жены в тех мыльных операх имели целую армию нянь и кормилиц, которые им помогали. С возрастом я осмелела настолько, что возражала ему хотя бы мысленно.) Позднее он стал вымещать свое недовольство на ребенке. «И что этот проклятый ребенок хочет? Вот подожди, подрастешь, и я тебя научу уму-разуму!»

Короче говоря, ребенку было суждено стать вторым г-ном Сисаком. Г-н Сисак, должно быть, понял это, потому как он воспитал сына в точности по своему образу и подобию. Рамки поведения и наказания, установленные им для сына, мало чем отличались от тех, которые он установил для меня.

Его отец был не единственный, имевший власть наказывать своего ребенка. У меня имелось то же право. Он ведь был и моей плотью и кровью. Я была с ним строга, признаю, но ведь он был мой первенец. Я еще толком не знала, каково это быть матерью. В своем поведении я винила свое же неведение. Он кусал мои соски каждый раз, когда я давала ему грудь. Вы не поверите, какой он был занозой в заднице. Когда я уже не могла больше терпеть его укусы, я намазывала соски ментоловой мазью. Он капризничал, желая взять мою грудь. А я ему говорила, что нельзя – нет, нельзя, мне больно! – а он все никак не успокаивался. Он сучил своими маленькими кулачками и хватался за мои груди. Ну, как хочешь. Он ощущал едкий вкус ментола на моих сосках и с гримасой отшатывался.

– Запомни! Никогда больше не кусай мамины соски!

Мои наказания принимали различные формы. Когда мы оставались с ним одни, он старался привлечь мое внимание, покуда я торопилась покончить с домашними делами до возвращения его отца. Потребности его отца были у меня в приоритете – это само собой разумеется, – так что когда ребенок капризничал, я тыкала в него пальцем и орала что есть мочи. Он начинал испуганно икать – и замолкал. Со временем эта моя методика перестала работать, и я была вынуждена прибегнуть к мерам физического воздействия. Физическое наказание было такой же необходимостью, как и тогда, когда его отец наказывал меня. Наказания учат не повторять одних и тех же ошибок. Если методы наказания, применявшиеся г-ном Сисаком, срабатывали в отношении меня, то они должны были сработать и в отношении ребенка. С этой мыслью я его то щипала, то шлепала по губам.

Все это я делала ради его отца, ради его душевного спокойствия по возвращении домой. Когда ребенок не плакал, дом становился райским уголком. Все что я делала, я делала ради мужа, стараясь, чтобы все было на своем месте, как он любил.

В конце концов, разве не мой муж угрожал наказать нашего сына, когда малыш становился ему невмоготу. Я просто наказывала ребенка до того, как этим мог бы заняться его отец. Для меня было лучше самой разобраться с сыном, чем позволить ему попасться под тяжелую руку отца.

Этот сын был и впрямь опасен. Он глядел на меня, строя в своей головке планы мести. Я не сомневалась, что вкус ментоловой мази – не говоря уж о моих щипках и шлепках, – четко отпечатался в его памяти. Вместо того, чтобы преподать ему хороший урок или заставить раскаиваться, мои наказания лишь подпитывали его немое желание мести, которой он мог подвергнуть меня в любой момент. Его поведение изменилось. Он больше не плакал, когда мы оставались одни; вместо этого он дожидался возвращения отца домой. Теперь видите, насколько испорченным был этот ребенок? И вот, в один прекрасный день отец больше не смог вынести его плача. Он подскочил к детской кроватке, вынул из нее младенца и стал его трясти. Вот тогда-то он заметил синяки, которые испещряли его ручки и ножки. Он спросил меня, что это такое. Я сказала, что это следы от укусов насекомых, но не убедила его. От укусов остаются красные пятна, возразил он. Тогда я сказала, что ребенок частенько сучит руками и ногами, когда устраивает истерики. Иногда он стукается о стойки кроватки, и несколько раз, когда я отворачивалась, он падал.

– Это неправда!

Его отец был абсолютно в этом уверен. По правде говоря, он все понял в первую же минуту, как я начала отвечать на его вопросы. И теперь он подверг меня тщательному допросу.

– Ты что, стала лгуньей?

Я запаниковала и стала все отрицать, но он продолжал засыпать меня вопросами. Что я сделала? Чего я не сделала? Как именно я это сделала? В конце концов я была вынуждена во всем признаться.

– Ты причинила боль моему сыну? – рявкнул он.

– Нет, – запротестовала я.

– Тогда откуда все эти синяки? – он повысил голос.

– Это наказание.

– Ах ты сволочь! – проревел он.

Держа ребенка на руках, он кинулся на меня и сильно ударил по лицу.

– Ты не имеешь права наказывать моего сына. Твой долг – присматривать за ним, а не наказывать его. Заруби это себе на своем сопливом носу!

– Да, да, я понимаю, – промямлила я чуть слышно.

Но мысленно я дала ему отпор. Этот малыш – и мой сын тоже, сказала я про себя. А по сути, я ничего не могла поделать, кроме как подчиниться его приказам. Хуже того – и я все еще помню, и всякий раз, когда вспоминаю, содрогаюсь – ребенок, лежавший на руках отца, удовлетворенно усмехнулся в тот самый момент, когда я трусливо проявила свою покорность.

– Да, да, я понимаю.

Вот так этот ребенок наконец отомстил своей матери.

Второй золотой мальчик

Запоминайте, что причиняет вам боль, и не позволяйте этому случиться вновь. Такой была моя мантра. Я многому научилась от своего первого сына. Я получила заслуженное наказание. И я сказала себе: я не совершу те же самые ошибки со своим вторым.

Даже в те дни, когда я была целиком поглощена заботами по дому и уходом за ребенком, я уделяла время и себе, покуда сын спал. В такие периоды – будучи свободной от обязанностей домашней хозяйки, матери и жены – я многое узнавала из телесериалов.

После рождения первого сына телевизор стал мне близким другом, а со временем наши взаимоотношения расцвели пышным цветом. До рождения первенца я относилась к телевидению опасливо: отчасти потому, что я почти не знала, что это такое, а отчасти потому, что телевизор принадлежал г-ну Сисаку. Я прикасалась к нему, только когда мне надо было стереть с него пыль. Однажды г-н Сисак позволил мне им попользоваться, и я ощутила некоторое облегчение, но все равно он вызывал во мне неуверенность. Когда