– Я не могу выводить людей из боя! – рявкнул король.

Безумными от злости глазами он обвел весь фронт сражающихся. Вот она, победа! Почти победа… И сейчас никаких неожиданностей быть не должно!

– Перебейте их…

Эрпингему показалось, что он ослышался.

– Перебить? Кого?

Монмут подступил к нему почти вплотную.

– Пленных, милорд. Я не намерен держать за спиной целую армию, способную взбунтоваться. Оставьте только принцев и знать, остальных перебейте!

Побелевший командир лучников отступил на шаг.

– Ваше величество, никто из рыцарей этого не сделает.

– Тогда пусть глотки им перережут твои лучники! – снова заорал Монмут. – Это приказ, милорд! Приказ короля. Извольте выполнить!

Третья баталия французов вступила в бой, так толком и не собравшись. Бретонское подкрепление не подошло, зато подоспели сведения об ужасе, творящемся на поле боя, и Антуан Брабантский приказал выступать незамедлительно, своими силами.

Как был, без доспехов и знаков различия, нацепив на себя только одолженный у герольда нагрудник, молодой герцог помчался в бой, горя желанием хоть как-то исправить положение. Щит он тоже подхватил по дороге, но, к сожалению, не самый прочный – обычный дешевый «экю» – и вынужден был сбросить его при первых же ударах противника, которые легко раскололи ненадежную защиту надвое. Пришлось прямо в бою пытаться отцепить от седла палицу. Но щегольской шарф, привязанный к её основанию, обмотал цепь, запутался в кольцах и не давал возможности вооружиться. Герцог отвлекся всего-то на секунду, но этого хватило, чтобы с десяток лучников окружили его коня и стащили бедного Антуана на землю.

Нагрудник герольда сыграл злую шутку. Понимая, что за простого посыльного хороший выкуп не дадут, английский лучник просто перерезал герцогу Брабантскому горло…

Чуть позже погиб и Филипп Нэверский. Досадно упав на скользкой грязи, он сумел вскочить на ноги и даже пробежал, сражаясь, несколько шагов. Одно его плечо закрывал щит с гордым Бургундским гербом, и английская стрела угодила прямо во взметнувшегося золотого льва, навеки приколов его к телу графа. Слабеющий Филипп все же отбил несколько ударов рвущихся к нему английских рыцарей, и даже успел пронзить мечом самого Саффолка. Однако силы были неравны. Не желая ни плена, ни мук, ни бесчестья, Филипп бросился на собственный меч, когда понял, что дела его безнадежны…

Вскоре и вся третья баталия разделила участь первых двух.

А в английском тылу уже пылал гигантским костром сарай с пленными, на которых пожалели стрел. И безродные лучники спешно добивали других, пощадив лишь наиболее знатных…

Рыцарство погибло.

Монастырский колокол давно стих. Расстрелянные из луков Исамбар д’Азенкур и его вассалы лежали под колокольней грудой переломанных тел. Их крестьяне давно разбежались, даже не тронув английского обоза…

К концу дня сражение под Азенкуром было безнадежно проиграно Францией.

На закате, все еще не отошедший от боя Генри Монмут, снова объезжал свои войска.

На нем не было мантии, расшитой лилиями и леопардами, позолоченные узоры доспехов скрыла грязь, по которой рисовала новые узоры стекающая чужая кровь, но золотой венец, по-прежнему гордо сидел на шлеме, слегка примятом ударом герцога Алансонского.

Войско, уже не молчащее, не бледное и не напуганное, приветствовало своего короля громкими криками.

– Сегодня ночью я усердно молился, как и все вы, – сказал Монмут. – И Господь озарил меня пониманием. Все невзгоды, что выпали нам до сегодняшнего дня, были всего лишь испытанием веры. Веры в законность наших прав на эту землю. Сомневающийся мог погибнуть, но я не сомневался! Я был тверд до последней минуты, и верил так, как не верил еще никогда! И, видите, сама земля помогла нам сегодня!

В ответ к багровому закатному небу взмыло бесчисленное количество плетеных шапок – король Генри потерял в этом бою не более четырехсот человек.

– А вы говорили, что они плохо вооружены, больны и босы, – обратился он к своим командирам. – Французская кровь пропарила ноги моих лучников не хуже какой-нибудь микстуры в подогретой воде, и до Кале мы все теперь дойдем здоровыми…

Он спешился перед погибшими англичанами, почтительно уложенными на ткани, снятые с шатров, опустился на колено перед Йорком и Саффолком. К месту же, где стояли оставшиеся в живых знатные пленники, подъехал в последнюю очередь.

Маршал Бусико, Луи Орлеанский, умирающий Робер де Бар, Клод де Бовуар, Жан де Бурбон и многие, многие другие, раздавленные, униженные, но более всего потрясенные кровавой расправой над соратниками – все они стояли на коленях со связанными за спиной руками и молились во спасение душ своих товарищей.

Генри Монмут долго и молча смотрел на них. Потом тронул поводья своего коня…

Желаю ужинать, – объявил он, презрительно осклабясь. – Хоть даже и сырыми овощами с окрестных огородов. Но ужинать желаю как король-победитель: за пиршественным столом и с прислугой. В моем войске прислуги нет, так пускай служат они – эти пленные. И на коленях! По грязи… Я слышал, они это любят.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГРЮ-ДОМРЕМИ

(декабрь 1415 года)

Манускрипт был очень древний, крайне ценный и содержал такие тайны, за которые в Риме по головке не погладили бы. Да и во времена Ги Бульонского, чьим именем манускрипт был подписан, их тоже, судя по всему, следовало тщательно скрывать. Иначе зачем было могучему герцогу, предку нынешнего Карла Лотарингского, возводить вокруг этих тайн целую охранную организацию, именующую себя Сионским приоратом.

Сам герцог Карл держал документы предка в особом хранилище, никому никогда не показывая и тем более не выдавая. Даже мадам Иоланда тщетно пыталась получить доступ в это хранилище и довольствовалась лишь жалкими крохами, которые перепадали ей во время теологических бесед с герцогом. Поэтому отец Мигель и в самых смелых своих мечтаниях не мог представить, что когда-нибудь возьмет один из этих документов в собственные руки, а тем более прочтет! Он и теперь, глядя на покрытый древней пылью футляр, всё еще не верил, что герцог сдержал слово и прислал документ именно из своего драгоценного хранилища, да еще под клятву, серьезнее которой отец Мигель в жизни не давал! Нарушив её, монах рисковал потерять всё – от расположения герцогини Анжуйской до самой жизни, но… Как и у герцога, у него были свои «особые обстоятельства».

Пару месяцев назад, по велению герцогини Анжуйской, отец Мигель прибыл в Лотарингию с письмом для герцога Карла и прошением от мадам Иоланды позволить её духовнику пожить какое-то время в деревеньке Грю, что рядом с Домреми. Письмо содержало довольно скупое сообщение о Жанне-Клод, и герцог только скептически усмехнулся, когда причитал о ней.

– Еще одна предреченная Дева, – сказал он, убирая