– Я считаю, что нашему времени более всего нужны воины, – нахмурился Карл.

Отец Мигель опустил глаза.

– Вы правы. Но ходят упорные слухи, будто военную победу Генри Монмуту принесло его благочестие. Кто знает, может быть наше время тем и ознаменуется, что бОльших успехов добьется не воин, но богослов… Пусть даже и надевший доспехи. Мнение света переменчиво. К великому несчастью, мода на тех или иных людей становится схожей с модой на платье. Я вижу в этом падение нравственности. Но, чем ниже нравственность, тем выше делается ответственность за души юные, которым придется определять приоритеты времени грядущего. Об этом в последнее время часто приходится думать, и тогда я кажусь себе таким слабым и беспомощным из-за того, что девочка, вверенная моему попечению её светлостью, скоро выйдет из счастливого детского неведения и познает мир таким, каков он есть. Её сверстники ничего ей в противовес дать не могут, а мои познания так малы… Я не готовил себя ко встрече с таинственным и теперь жалею…

На лице герцога отразились досада и скука.

– Вы всё еще полагаете, что эта ваша крестьянка из Домреми помечена Божьим откровением?

– Так считает её светлость, – уклончиво ответил монах.

– А вы? Вы же общаетесь с ней. Вы сами – что думаете?

Отец Мигель собрался с духом и, стараясь не вспоминать о мадам Иоланде, которая лишила бы его и доверия, и покровительства, услышь она то, что он собирался сказать, произнес совершенно крамольное:

– Я думаю, что для Девы, которую всем скоро предстоит считать отмеченной Божьим откровением, требуется много больше, чем одна только королевская кровь. И моя подопечная обладает этим «большим» в полной мере.

– Вы так считаете, или есть доказательства? – спросил герцог.

– Доказательства есть… И они поразили меня совершенно… Я даже её светлости не решился об этом написать, ибо не в силах постичь природу того тайного, что мне открылось.

Отец Мигель выдержал достаточно завлекательную паузу, а затем рассказал заинтригованному герцогу о видениях Жанны-Клод в день Азенкурского сражения. Рассказ получился весьма отличным от действительности – монах готовил его долго и тщательно – но то, что Жанна-Клод могла предсказывать исход событий, которые еще не свершились, он донес в полной мере.

Он бы расписал всё еще цветистее, но было одно, о чем отец Мигель не счел себя в праве говорить. Это было выше любой корысти, любой благой цели и любой тяги к познанию… Это было НЕ ЕГО. И потому монах промолчал о той боли, которую девочка тогда чувствовала.

Герцог в ответ тоже молчал очень долго. На лице его не было больше ни скуки, ни досады. И даже когда холодный ветер, гулявший по галерее, распахнул полы его плаща, Карл, погруженный в свои мысли, этого не заметил.

– Так вы говорите, она предсказала исход сражения еще до того, как оно закончилось? – спросил он, наконец.

– Да.

– И вы в это верите?

– Абсолютно.

Герцог снова помолчал.

– Ладно, – сказал он, на что-то, похоже, решившись. – Я вам помогу. Мне всё это стало интересно… Её светлости знать об этом не обязательно. Хотя, в конечном итоге, мы делаем одно дело, но все же… Одним словом, завтра вам доставят рукопись… Прочтите её этой вашей пророчице, а потом непременно сообщите мне, как она это восприняла. Посмотрим… Королевская кровь способна повести за собой войско людское, но я уверен, что в этой войне победят только воины Бога…

Отец Мигель вздохнул, обтер пыль с потертого кожаного футляра и осторожно, двумя пальцами, вытащил свернутый трубой большой плотный лоскут пожелтевшего пергамента. Если слухи о хранилище Карла Лотарингского правдивы, то может быть хотя бы здесь он почерпнет опору для своих убеждений. Или окончательно растворится в тех безмерных просторах, которые открывались перед ним после бесед с Жанной-Клод…

Монах невесомо провел ладонью по пергаменту, расправляя его, и старинный лист разогнулся, точно ворчливый старик.

Никаких узоров и рисунков. Только нетвердые, не слишком умело написанные буквы, больше похожие на те значки, что рисовал когда-то наощупь по мягкой земле Сарагосской общины слепой мудрец Телло.

– Что ж, давай, расскажи, что ты хранишь, – прошептал Мигель, склоняясь над рукописью. – Я не такой уж новичок в тайнах, и много запретного на своем веку перечитал. Не обмани и ты моих ожиданий…

С трудом продираясь сквозь старо-французский, он перевел для себя несколько первых строк и сразу понял, что текст списан с чего-то еще более древнего. Причем это «древнее» было скорей всего языческим – то есть ересью, поэтому переписчик осторожничал, что сделало язык рукописи скованным и очень туманным. «Прежде услышь. Но не ищи глас сказавшего подле себя, потому как идет он из места, на котором стоишь ты, и надо сдвинуться, чтобы слышать дальше…»

Мигель оторвался от чтения. Недавно он снова расспрашивал Жанну-Клод о том, как именно она слышит голоса тех невидимых, кто с ней говорит, но девочка не понимала и объяснить не могла. Для неё это было так же трудно, как любому другому трудно объяснить, что значит слышать вообще. Или видеть. Или дышать…

– Ты можешь слышать, как и я, – пожимала она плечами. – И все могут. Просто все боятся слышать ТАК.

– Я ничего не боюсь, – возражал Мигель.

Но девочка считала иначе.

– Ты жил дольше и видел больше. Ты знаешь о болезнях, об опасностях и несчастьях, и слух твой стал, как полотно, через которое матушка цедит молоко – он не всё пропускает. Она ведь цедит потому, что боится впустить зло в нашу еду. И каждый, кто так боится, думает, будто потом выгнать это зло уже не получится. Но зло заползает и через глаза, и через дыхание, и через мысль… Хочешь, я научу тебя его изгонять?..

Отец Мигель тряхнул головой…

Да, она бы научила. Она действительно может многому научить. Но почему всякий раз, когда она говорила: «Хочешь, научу», первым его желанием было крикнуть: «Нет!!!»?

«Уединение ума оплатишь скорбью, ибо познавать будешь сам себя», прочел он новую строку из манускрипта. И новое видение поплыло перед глазами.

«Всё знать страшно», – сказала Жанна-Клод при первой встрече…

Нет, что бы там она ни могла, Мигель не хотел у неё учиться! Всю жизнь мечтая постигнуть самые сокровенные тайны сущего, он – самый любопытный из монахов Сарагосской общины – насмотревшись в глаза этой девочки, понял вдруг, что со страхом всезнания не справится. И как только подумал – тут же ощутил другой страх.

Уже не за себя, а за девочку, обреченную видеть суть вещей без