очень заманчиво. Так заманчиво, что можно было бы, пожалуй, и пропустить это хилое войско. Пусть тащатся в свой Кале, обосравшиеся и опозоренные бесславным походом!

Но… Существовала и другая сторона. И маршалу, всю жизнь воевавшему за Францию, был вполне понятен порыв графа Ришемона, который, плюнув под ноги герольду, пообещал, что заставит Генри Монмута самого принести ключи от города! На коленях, по грязи – точно так же, как английский король заставил это делать городских старшин Арфлёра! Кто бы стал после такого говорить о перемирии? Особенно, когда за спиной, в подтверждение громких слов, стоит тридцатитысячная армия?! Когда, буквально накануне, на торжественной церемонии, хоругвеносец снял обернутую вокруг его талии орифламму из Сен-Дени, и священная хоругвь была поднята над войсками!

И Ле Менгр, и д’Альбре не стали тогда даже спорить.

Но, Господь Всемогущий, почему же так тяжело на душе при виде занимающегося рассвета?! И почему старый маршал, глядя на веселый свой лагерь, заранее празднующий победу, то и дело возносит за спасение их душ одну молитву за другой, ощущая застрявший в горле ком…

* * *

Перед самым рассветом Генри Монмут вышел из своего шатра в золотом венце на шлеме и в мантии, расшитой лилиями и леопардами. Молчащее войско было уже построено, и король некоторое время тоже молчал, осматривая бесконечные ряды склонившихся перед ним голов.

Почему-то подумалось: если велеть всем им покрыть головы, то рыцарские шлемы покажутся каплей в море среди простых плетеных шапок…

Неужели всем им суждено сегодня погибнуть?!

Отстояв мессу и приняв причастие, король сел на подведенного оруженосцем пони и поехал объезжать позиции. Боевого коня вели сзади в поводу, и вид государя, одетого словно для победы, но взирающего на своих подданных не сверху вниз, а как равный на равных, поневоле воодушевлял и рыцарей, и простолюдинов. Их возлюбленный Гарри все так же горд и уверен в себе! Он касается своей рукой каждой протянутой к нему руки и словно приказывает – живите! Ради победы и славы, назло кичливым французам, живите и помните, что вы все вольные подданные своего короля, в отличие от тех рабов, которые, подпирая зады своих господ, пойдут на вас сегодня, как стая саранчи египетской!

– Они хвалились, что отрежут по два пальца каждому нашему лучнику, так вот им! Попробуйте, возьмите!

И в сторону французского лагеря, к светлеющему свинцовому небу взлетела королевская рука с выставленными средним и указательным пальцами.

– Пока наши руки способны натянуть лук, ни одному французскому псу не уйти от возмездия! Их много, да! Но разве славный король Эдуард не победил их при Кресси, когда англичан тоже было втрое меньше?! Разве его сын – Черный Принц – не разгромил гордеца Жана Французского при Пуатье? А ведь и тогда соотношение сил было почти таким же! Нам не впервой бить эту свору меньшим числом, и я своему воинству верю. Верю настолько, что сегодня свой золотой венец не пожалую никому другому. На французов плевать – пусть знают, что английский король от них не прячется! Главное, чтобы каждый лучник видел – слава Генри Монмута еще сияет! И померкнет она только тогда, когда падет его войско!

* * *

Тусклый рассвет 25-го октября застал обе армии неподвижно стоящими друг против друга.

Словно нарочно, чтобы не мешать предстоящему сражению, низкие тучи, висевшие на небе всю прошедшую неделю, разошлись, предоставив осеннему солнцу хотя бы через пелену тонких серых облаков осветить поле битвы. И вот теперь по всему этому полю отсвечивали отраженным светом свинцовые лужицы, оставленные вчерашним дождем…

Первая французская баталия в полной боевой готовности выжидающе стояла под знаменами и флажками, сердито хлещущими на ветру. Роскошные доспехи сверкали гербами, которые красноречиво свидетельствовали о том, что здесь собрался весь цвет французского рыцарства. Конница по флангам красовалась словно на турнире перед единственными зрителями – местными крестьянами, которые с раннего утра робко выбрались из своих домов и теперь жались в отдалении, как раз на уровне второй французской баталии. Перед ней веселый и беззаботный прохаживался герцог Алансонский. Своим людям он обещал, что основной их заботой скорей всего будет нанесение завершающего удара по английскому войску да сбор пленных, что представлялось занятием особенно приятным. Третья же баталия, справедливо полагая, что до неё дело может вообще не дойти, позволила себе пока не строиться. Её командующие – Антуан Брабантский и Филипп де Невер, младшие братья Жана Бургундского, которые прибыли под Азенкур вопреки его желанию – даже не потрудились надеть доспехи. Резерв есть резерв! Ещё успеют. К тому же, вот-вот должно было подойти подкрепление – бретонская артиллерия, которая где-то досадно застряла…

Английская сторона тоже не проявляла желания нападать первой, но выжидала она не так терпеливо. Лихорадочное напряжение за три часа стояния дошло до критической точки и дольше продолжаться не могло. Генри Монмут не выдержал.

– Подтолкнем их, милорды, – сказал он своим командующим, собравшимся возле центральных укреплений. – Похоже, французов что-то смущает. Давайте смутим их еще больше.

По его команде расположившийся полумесяцем строй английских лучников сделал вид, что атакует. Тяжело вооруженные рыцари по центру двинулись вперед. Но пройдя около восьми сотен ярдов, остановились. Лучники продвинулись за ними всего на сотню ярдов, после чего рыцари вернулись в центр и восстановили строй. Весь фронт тут же снова ощетинился остроконечными кольями, молниеносно вбитыми в землю.

Маневр цели достиг.

Решив, что противник атакует, первая французская колонна и конница с флангов начали наступление.

Застоявшиеся рыцари с трудом выдергивая стальные ноги из грязи и, увязая каждым новым шагом в раскисшей земле, неуклюже двинулись вперед. Шестидесятифунтовые доспехи сковывали движения и вдавливали в поле, превратившееся вдруг в настоящее болото. Движение конницы, лихо сорвавшейся с места, тоже стало напоминать какую-то медлительную переправу через илистый брод…

И тут началось.

Словно град, припозднившийся ко вчерашнему ливню, обрушились на головы нападавших стрелы английских лучников. Закаленные четырехгранные наконечники, пущенные с расстояния в двести ярдов, легко пробивали не только лошадиные наглавники, но и доспехи всадников. При этом английские лучники стреляли и стреляли без перерыва, превратив небо над головами атакующих в стремительно летящий смертоносный рой.

Конница стала гибнуть, не добравшись до цели.

В великом смятении пригибаясь почти до седел, рыцари вразнобой, суматошно, разворачивали коней. Те сшибались то задами, то мордами, пятились, взмывали на дыбы, ржали, выгибая шеи, наконец развернулись и врезались прямиком в подошедшую первую баталию. Кто-то, пытаясь остановиться, натягивал изо всех сил поводья и заваливался вместе с конем, подсекая скачущих сзади. Другие налетали прямо