живыми организмами иными способами и просто хотели забрать Опарыша, всячески намекая на то, что их собрат повредился — умом, телом ли, неважно, поди пойми это по их картинкам.

— Вроде бы!.. — поднимал палец кверху Павел Гаврилович. — Вроде бы! И самое главное, — он переходил на шепот и озирался: — Как бомж-то наш вообще от тех ученых сбежал, а? Скольких положил? Не задумывались?..

Маргоша из дома у реки, Настя из соседнего двора и Сеня из дома с мозаикой проснулись как ни в чем не бывало. О времени, проведенном в таинственном сне, они ничего не помнили, но были очень голодными и пребывали в отличном настроении. У Маргоши само собой прошло косоглазие, у Сени больше ни разу не было астматических приступов, а Настя, которая до впадения в необъяснимую летаргию довольно сильно заикалась, стала тараторить скороговорки лучше всех в классе.

Игрушки и искалеченные трупики перестали появляться у нас во дворе, но Рем Наумович еще долго не решался поставить лесенку для Барсика обратно и выпустить кота на прогулку.

Банк

В тот год мы уже смирились с тем, что все вокруг меняется, и эти перемены нам не по нраву. «Сталинку» у реки перекрасили в гнусно-розовый, а заброшенный дом по соседству, в котором подростки из нашего двора десятилетиями устраивали посиделки, и вовсе снесли. Умерла Владлена Яковлевна из барака, тяжело болели свидетель НЛО Павел Григорьевич и коммунальные старушки Надежда с Раисой. Те, кто помоложе, разъезжались — переселились неведомо куда, возможно, даже в Новые Черемушки, братья Кузины, Лариса с Наташкой и инженер Панкратов со всем семейством. Анжелка ушла от Вовки-Лося и забрала сына, немецкую школу зачем-то переименовали в гимназию. Крохотную булочную, ту, что справа от арки, переделали в коммерческий магазин — его называли «комок», и вместо булок и буханок, мягкость которых можно было проверить с помощью специальной ложки на веревочке, там теперь продавалось все на свете, от разноцветных колготок до чипсов, тоже разноцветных. Почти все тополя повалил первый в Москве ураган, а оставшиеся вырубили. Голубиное кладбище разорили и построили на его месте гаражи — машин стало гораздо больше. Их притащили за собой в наш двор многочисленные новые, пришлые жильцы — простые и хваткие, непохожие на тех чудаковатых обитателей старого центра, к которым мы привыкли. Они устраивали в квартирах перепланировки, не здоровались с соседями и установили в арке шлагбаум. Сказали, «от чужих» — как будто они здесь уже были свои.

Мы смирились, а наш двор, сами дома и земля как будто начали бунтовать против всего этого. Подвал «сталинки» залило горячей водой до самого потолка, и ее никак не могли откачать, а внутри, в парной темноте, что-то бурлило, плескалось и как будто рычало. В квартирах по всему двору постоянно вылетали пробки, проводка искрила, а по ночам дребезжали стекла в шкафах и сервантах и падали со стен картины. Люди осведомленные спрашивали у заметно усохшего Рема Наумовича, не барабашка ли это балует, а старенький инженер только хмурился в ответ. Хмурилась и Досифея из углового дома — по вечерам она выходила в палисадник, не без труда опускалась на корточки и прикладывала руку к земле. Земля дрожала и гудела, и иногда Досифее казалось, что она даже не ухом, а костями улавливает чей-то басовитый стон.

А потом как-то ночью Досифея проснулась от того неприятного оцепенения, которое бывает, когда кожей чувствуешь чей-то пристальный взгляд. Только она и во сне помнила, что смотреть на нее некому — ведь теперь в трехкомнатной квартире их осталось всего трое, она да Пистимея с Алфеей, и могли позволить себе такую роскошь, как личные комнаты.

Досифея осторожно приоткрыла глаза и увидела в ногах кровати две фигуры в длинных одеяниях с капюшонами. Еще одна фигура сидела на одеяле. В комнате было очень тихо, Досифея слышала только свое учащенное дыхание, а гости как будто и не дышали вовсе. Спросонья мысли никак не стыковались между собой, и Досифея молчала, надеясь, что вот-вот сообразит наконец, как начать разговор. Но гости заговорили первыми — прокатился по комнате стон, и густой бас произнес:

— Тяжко, Авигеюшка…

— Да не Авигея я! — забарахталась под одеялом старшая гадалка. — Нет Авигеи больше!..

Качнулась штора, полоска света от уличного фонаря легла на лицо гостя, сидевшего на кровати. Досифея успела заметить перепачканный в земле клобук с длинным рваным шлейфом, черную тряпицу на глазах и провал на месте носа.

— Тяжко… — повторил гость, и все три фигуры мгновенно и беззвучно не то осели на пол, не то рассыпались. Проскребло по паркету, зашуршало, зацокало, будто когтями, Досифея поспешно протянула руку и включила прикроватную лампу, но в комнате уже было пусто, только штора по-прежнему колыхалась.

Алфею разбудил на рассвете свист чайника с кухни. Она заворочалась, глянула на часы — никто в квартире обычно не вставал в такую рань. Зашумела вода, что-то стукнуло в прихожей. Алфея, зевая, прошлепала босиком к двери, высунулась в коридор, заморгала от яркого света. В прихожей одетая по-уличному Досифея застегивала сапожки.

— Теть Фея, ты куда?

— Так, — неопределенно мотнула головой Досифея и открыла дверь. — Спи.

Алфея в сонном отупении послушала немного, как катится за стеной в утробе шахты увозящий тетю лифт, потом побрела на кухню. Досифея забыла выключить свет и не допила чай, а на клеенке с подсолнухами валялись карты. Их как будто специально перемешали, спутали расклад, чтобы никто не увидел, что в нем было. Одна карта упала под стол у самой стены. Алфея заползла туда на четвереньках, достала. Это был король-висельник.

По дороге к развалинам монастыря, рядом с заброшенным особняком, в котором безумный директор Андрей Иванович некогда выращивал из интернатовских детей граждан будущего, Досифее попалась навстречу низкорослая баба. То есть Досифея решила, что это баба, потому что быстро катившаяся по сумеречной улице фигура была одета в длинную и широкую юбку. Подол шуршал по асфальту, и никаких очертаний под колышущейся тканью не угадывалось, невозможно было разглядеть, что она прикрывает. Досифея замедлила шаг, глядя ей вслед, баба тоже обернулась — и Досифея увидела маленькое, будто обезьянье лицо, до самых печально-внимательных глаз заросшее темной шерстью. Мелькнула темная сухая лапка, одернула юбку, чтобы уж точно никто не увидел, что под ней, и фигура покатилась дальше.

«Бегут», — подумала Досифея и ускорила шаг. Но еще до того, как показался за поворотом