Сенина мама растила детей одна. Читала гороскопы и только появившиеся тогда книги про ауру, карму и другие скрытые от людских глаз вещи, шептала, пока никто не видит, над церковной свечой «Молитву о скором замужестве», успехами детей никому не хвасталась, наоборот, жаловалась и ругалась на них, чтобы не сглазить, и даже заряжала пару раз воду перед экраном, когда шли знаменитые телесеансы магов-экстрасенсов. Поэтому, постояв пару минут в оцепенении у закрытой двери, за которой Сеня твердил свое «Отдайте его нам», она побежала к телефону, но позвонила не в «скорую», а своей знакомой, которая жила в угловом доме парой этажей ниже семейства гадалок.

Досифея пришла быстро. Послушала, как Сеня, прижимая к груди медвежонка, повторяет одни и те же слова, потом осторожно расцепила его пальцы и забрала медвежонка, но ничего не изменилось. Гадалка попробовала влить Сене в рот что-то из пузырька, который принесла с собой, но Сеня выплюнул и с каким-то особенным нажимом продолжил:

— Покажите. Где. Он.

— Где-где… — рассеянно пробормотала Досифея, раскладывая карты прямо на диване. — Где надо, там и есть.

Положив последнюю карту, она какое-то время сидела молча, и стоявшая в дверях мать не выдержала и подбежала:

— Что там, что с ним?

— Тут сразу и не разберешь, — тем же спокойно-рассеянным голосом ответила Досифея. — Путает меня кто-то. Подумать надо, и еще кой-чего сделать. Это я только дома могу.

Не могла же она сказать, что расклад ей опять выпал «пустой», что он все время выпадает, когда она гадает на то, что происходит сейчас у нас во дворе, когда спрашивает о резунах или о сонной болезни. Как будто карты тоже не знают, что тут творится…

— Ты мне мозги не пудри! — У матери желваки на щеках вздулись, в потемневших от отчаяния глазах мелькнула и исчезла бледная тень того черного огня, который Досифее довелось однажды увидеть в глазах змеиной царевны. А ведь дар у нее был, да весь на мужиков и на детей растратила, подумала Досифея и искренне пожалела Сенину мать, которая, похоже, уже готовилась вцепиться ей в волосы.

— Я игрушечку заберу, нечисто с ней. — Досифея взяла медвежонка. — Подумать надо, прикинуть, что да как. А вы пока приглядывайте, чтоб хрипеть не начал, чтоб судорог не было. Если хуже станет — сразу в «скорую». Да и вообще… — Досифея заглянула Сениной матери в лицо, на котором и злости уже не было, одно горе. — Вы врачу его лучше покажите…

Дома у Досифеи как раз никого в тот вечер не было. Алфея с Пистимеей, гулёны, в кино ушли, в воздухе еще висел приторный запах пудры и духов — значит, в кафетерий пойдут после сеанса, кавалеров приманивать.

Два часа Досифея убила на то, чтобы хоть что-то узнать, и о чем — о детской игрушке, медвежонке, который доверчиво протягивал ей такое же пушистое, как он сам, яблочко. Карты раскладывала и по-египетски, и по Ленорман, и по-всякому, воск лила, грозила медвежонку пантаклем Соломона, который с материной смерти из шкатулки не вынимали. По кофейной гуще смотрела, даже достала из холодильника подаренную Палной утку — та ее так и не забрала, сказала, подарки назад не принимает, — с хрустом вскрыла утиное брюхо и долго разглядывала темно-красные внутренности.

Медвежонок ничего о себе не рассказал. Сидел на столе, смотрел в одну точку блестящими пуговками глаз — обыкновенная мягкая игрушка, трогательная и уютная. Досифея склонилась над ним, перехватила поудобнее большой кухонный нож, которым утку резала, представила на секунду, как она со стороны сейчас выглядит — натуральная городская сумасшедшая. И осторожно, по шовчику, начала распарывать шкурку у медвежонка на боку.

Стихло гудение холодильника, заморгала лампочка в матовом кухонном плафоне. Досифея отпустила медвежонка и выпрямилась — свет горел ровно, холодильник урчал себе потихоньку. Она ухватила игрушку покрепче, полоснула ножом по шву и раздвинула края пальцами.

Внутри, в белом, плотном и почему-то влажном на ощупь наполнителе что-то блестело. Будто проволочка из необычно яркого серебристого металла, которая — Досифея с трудом поверила своим глазам — шевелилась, как живая, пытаясь ввинтиться поглубже в наполнитель, спрятаться. Досифея ухватила ее кончиками пальцев и тут же отдернула руку — на подушечках багровыми полосами вспухли ожоги.

Свет в квартире, уже несколько минут мигавший и тускневший до зловеще-оранжевого, наконец погас совсем. Что-то хлопнуло в недрах радиоприемника. Досифея почувствовала странную слабость, сонное оцепенение, и опустилась на табурет, по-прежнему держа в руке нож. В голове вертелась непонятно откуда взявшаяся мысль, что нужно обязательно смотреть в окно, окно притягивало взгляд, как ни старалась Досифея его отвести. И страшно не было, было безразлично, только не верилось до конца, что все это происходит на самом деле.

Бело-зеленые полосатые шторы затрепетали, словно от ветра, величественно поднялись вверх и распластались на потолке. А в окне, прямо над нашим двором, над тополями и старыми крышами, висела, сверкая не хуже новогодней иллюминации, огромная летающая тарелка. Досифея знала, что такое называется тарелками, про НЛО тогда много рассказывали и по телевизору, и по радио. Еще говорили, что бывают летающие цилиндры и сигары, и даже сосиски летающие вроде бы были.

Вот только Досифея была свято уверена, что все это выдумки, что не бывает никаких НЛО — ни тарелок, ни сосисок. Домовые есть и стрешники, полтергейст и царские подарки, твари подземные и поднебесные, холодные гости и мертвый игумен, поющий под землей. И еще много всякого-разного есть, о чем даже их семейство только догадывается, а прочие люди и понятия не имеют. Но вот пришельцев всех этих — нет, не может их быть, ни матушка Авигея, ни бабинька Пантелея о таком не рассказывали, а в модные суеверия и прочие глупости учили не верить…

В ярком свете, будто прожектор со стороны улицы в окно направили, возникли тонкие серовато-бледные фигуры. Досифея их почему-то никак целиком разглядеть не могла, то длиннопалая, совсем лишенная мышц рука мелькнет, то раздутая голова с огромными темными глазами. Зато по головам она их сразу признала — ровно такой же шастал у Палны по чердаку.

Не в силах шевельнуться, Досифея сидела на табурете с ножом в бессильно опущенной руке, а в голове у нее все орало: «Нет вас! И без вас хватает! Не может вас быть!» А потом веки отяжелели, медленно сомкнулись, и перед глазами поплыли, сталкиваясь и меняя форму, зеленые