— Да не записывайте вы, я пробовала, — шепнула бабушка. — Она по-разному говорит, но всегда ничего не понятно…

— Открыть… — снова раздался Маргошин голос. — Он… В котором…

После этого Маргоша действительно умолкла. Раиса все-таки записала все произнесенные ею слова, но выходила действительно бессмыслица.

— Шифровка, может? — предположила Надежда. — Ну там, Юстас Алексу…

Тут уже глаза подняла мать, причем посмотрела на Надежду с большой укоризной.

— Чаю хотите? — печально спросила бабушка. — Варенье есть, яблочное, Маргоша любит очень…

Коммунальным старушкам стало совсем неудобно злоупотреблять гостеприимством несчастной семьи, и они, рассыпаясь в благодарностях, покинули пятнадцатую квартиру.

— А вдруг правда шифр? — уже на лестнице задумчиво сказала Раиса.

— Вот что ты повторяешь! — возмутилась Надежда. — Я глупость скажу, а ты повторяешь…

Еще несколько дней прошло спокойно, если не считать того, что приезжали милиция и пожарные с лестницей, чтобы снять с дворового тополя довольно высоко забравшегося и при этом полностью обнаженного военного пенсионера Павла Гавриловича из углового дома. Павел Гаврилович кричал, что опять видел над нашим двором НЛО, и что теперь жизни никому не будет, плакал и ругал Гагарина.

— Полез куда не надо, раздразнил их духом советским! Им человек что сервелат сырокопченый пахнет! — причитал Павел Гаврилович. — В аду за это ваш Юра на сковородке жарится, на веки вечные!

По содержанию криков пожарные догадались, что Павел Гаврилович голодный, и приманили его бутербродом.

Разноцветные мягкие игрушки продолжали появляться во дворе то тут, то там. На них почти не обращали внимания — всех волновали жуткие проделки резунов, которые по-прежнему потрошили крыс, голубей, а раз даже добрались до приблудной дворняги, которую дворовые дети тщетно пытались приучить жить в конуре на заброшенной стройке. За домашней живностью у нас следили, даже Рем Наумович, который в резунов не верил, перестал выпускать своего Барсика на улицу и убрал с окна сооруженную для него лесенку.

Еще двор будоражили слухи о загадочной сонной болезни, непонятно от чего случающейся. Ведь два случая — это не совпадение, это значит, она как-то передается, рассуждали на лавочках. Может, вирус неизученный, а может, она от воды, там же сейчас тяжелые металлы, да мазут, да радиация, вон в реку раз водолаза спустили на веревке, а он, бедный, как начал за эту веревку дергать. Поднимают — а в скафандре один скелет, разъела вода человека заживо…

Второклассник — и второгодник, как в сердцах добавляла мама, — Сеня из дома с мозаикой как-то пошел выбрасывать мусор. Мама приучала его к порядку, чтобы он все, что сам насвинячил, и выбрасывал сам. Насвинячил же Сеня в тот день знатно — пытался починить плюшевого медведя младшей сестры, а медведь совсем порвался, и наполнитель рассыпался по всему полу.

И по дороге Сене встретился застенчиво прятавшийся за водосточной трубой медвежонок. Непохожий на сестриного, старого и с пуговицей вместо глаза, а гораздо лучше: новенький, с ласковой и задорной мордочкой, державший в лапках какой-то игрушечный фрукт, яблоко, кажется.

Сеня не то чтобы очень любил сестру — кто во втором классе вообще испытывает к младшим подобные чувства, — но он любил мягкие игрушки. Собственно, поэтому он и соглашался штопать ее немногочисленных мишек и собачек, возвращать на место оторванные носы — хоть какая-то возможность потискать, поиграть. Ему вообще нравилось лечить игрушечных зверей, и он даже решил стать ветеринаром, когда вырастет. Но мама ругалась, если видела его с такими игрушками — она говорила, что они для девочек, а он будущий мужчина, пусть играет в машинки, в солдатиков, конструктор вот есть, или, может, ему куклу дать и косы заплести? И еще они собирают пыль, а у Сени астма…

Поэтому после недолгих колебаний — Сеня краем уха слышал гипотезу, что игрушки разбрасывают резуны, чтобы приманивать детей, на которых они уже перешли, — он подкрался к медвежонку, схватил его в охапку и бросился бежать.

Дома он хотел спрятать игрушку под диваном, но мама заметила.

— Это ты откуда приволок, с улицы? — раскричалась мама. — Выбрось сейчас же, там глисты!

Сеня глянул на маму исподлобья и крепко обнял медвежонка, прижимая его к груди.

— Он же грязный! — Мама направилась к нему, вытирая руки о фартук.

Сеня молча прижал медвежонка изо всех сил и зажмурился. Поплыли перед глазами зеленоватые круги, меняя форму и перетекая друг в друга. Среди них возникло прозрачное окошко, и кто-то взглянул на Сеню оттуда. Это был медвежонок, плюшевый медвежонок, только теперь он ожил. Медвежонок смотрел на Сеню веселыми круглыми глазами и протягивал ему яблоко — настоящее, краснобокое и очень аппетитное на вид. А за спиной у медвежонка маячили другие мягкие звери, собаки и кошки, зайчики и белочки, и все они были живыми. Когда Сеня еще был маленьким, то есть до школы, он, как и многие дети у нас во дворе, верил, что по ночам игрушки оживают. Ему даже несколько раз снилось, как сестрины игрушки прибегают к нему, запрыгивают на диван, тычутся в лицо и лижут тряпичными языками. И вот теперь этот сон сбывался, мягкие звери нетерпеливо подпрыгивали и звали его к себе. У некоторых лапа болталась на паре ниточек или наполнитель лез из прохудившегося уха — их обязательно нужно было починить, пока совсем не развалились. Для того они и звали Сеню — хотели, чтобы он стал их доктором Айболитом.

— Я сейчас, — радостно крикнул Сеня и побежал к ним.

А снаружи, для мамы, которая не видела ни зеленых кругов, ни оживших игрушек, все выглядело так: не успела она миновать дверной проем, как Сеня закрыл глаза, уронил голову и повалился на диван, по-прежнему прижимая к себе медвежонка. Мама бросилась к нему, приподняла — Сеня обмяк у нее в руках, точно сам был игрушечным. Она заплакала, стала тормошить сына, кричать, хлестать по щекам…

И тут Сеня громко, монотонно, так, будто после каждого слова следовало поставить точку, сказал:

— Отдайте. Его. Нам.

Мама взвизгнула, отпустила Сеню и вскочила с дивана.

— Он. Пришел. Недавно. — Сеня медленно повернул к ней безмятежное, спящее лицо с закрытыми глазами. — Покажите. Где. Он.

На другом конце двора, в доме у реки, Маргоша шевельнулась в своей усыпанной игрушками постели. Повела носом, как будто что-то учуяв, и, не поднимая век, тоже стала громко, как диктор по радио, повторять:

— Пришел.