сама сгинула, сестра родная, Матейка, их предала… И теперь снова, и эта трещина — самая крупная. Как же можно видеть что-то и понятия не иметь, что это? Досифея вспомнила, как глядели на нее, не моргая, две лужицы темной слизи, и чуть не разревелась. Наклонилась, ища в сумке носовой платок, — и увидела на асфальте возле лавочки трупик крысы. Аккуратно вскрытый, выпотрошенный и частично освежеванный, без хвоста и глаз. Стараясь не дышать, Досифея перевернула его носком туфли — так и есть, крови под ним ни капельки. Подумала, что надо бы снова подняться на чердак, поискать точно так же препарированных голубей, но поняла, что не сможет. «Матушка Авигея пошла бы!» — сердито сказала пропавшая Матейка у нее в голове.

— Пошла бы, — печальным эхом откликнулась Досифея и побрела к угловому дому.

И уже на следующий день пополз по двору слух, что в нашем районе появились какие-то резуны. Произносилось это слово со значением, а насчет того, кто под ним подразумевается, версии были разные. Одни говорили, что это банда отбившихся от рук подростков, другие — что иностранные ученые, приехавшие опыты ставить, третьи — что лучше их лишний раз не поминать. Дети были уверены, что резуны — это огромные, мутировавшие от радиоактивных дождей и ядовитого городского смога летучие мыши, которые обитают на чердаках.

— Чупакабра, — сказал как-то Рем Наумович, пожилой инженер из коммунального барака, и на него посмотрели с недоумением. Рем Наумович объяснил, что о похожих происшествиях иногда рассказывают в передачах про непознанное, к которым жильцы барака тайно пристрастились с тех пор, как сами попали в одну из них. Творятся такие вещи преимущественно за рубежом. Домашних животных и даже крупный рогатый скот находят изувеченными и, что самое главное, обескровленными. В Латинской Америке люди верят, что эти бесчинства творит чудище под названием чупакабра. Может, теперь и у нас что-то подобное завелось, заключил Рем Наумович.

— Последние времена настали, — вздохнула сидевшая на соседней лавочке Пална. — А у меня хоть не ходит больше. К другим, значит, пошло.

Сходились все только в одном — надо беречь от таинственных резунов домашних животных, за детьми приглядывать да и вообще вести себя осмотрительно, на чердаки и в подвалы не ходить и допоздна на улице не задерживаться. Известно ведь — тот, кто зверей начал калечить и убивать, рано или поздно на людей переходит.

Но вскоре этому слуху, подробному и увлекательному, пришлось потесниться — вдруг заговорили о том, что в немецкой школе эпидемия менингита. Матери и бабушки нашего двора, разумеется, всполошились, начали выяснять и быстро установили, что нет, не эпидемия, а всего один случай, у учительницы. Потом выяснилось, что не у учительницы, а у ученицы третьего класса. И вроде бы не менингит, это был предварительный диагноз, и он не подтвердился. На этом все успокоились, и только коммунальные старушки Надежда и Раиса, очень скучавшие без неведомо куда пропавшей Веры и в попытках развеяться отточившие до совершенства навыки поиска увлекательных подробностей, продолжили собирать сведения. Они с ног сбились, расспрашивая обитателей не только нашего двора, но и соседних, умаялись, Раиса даже похудела. Но полученные подробности того стоили — они оказались образцово таинственными.

Оказывается, менингит подозревали у девочки Насти, которая жила не у нас, а по соседству, в пятнадцатиэтажке, но часто приходила играть в наш двор. И вот как-то вечером эта Настя, совершенно здоровая, легла после ужина спать — а утром не смогла проснуться. И потом не смогла проснуться, сколько ее ни будили. Врачи сначала подозревали менингит, но он не подтвердился, Настя спит до сих пор и по результатам всех обследований абсолютно здорова.

В этом месте Надежда и Раиса обычно делали паузу, давая собеседнику возможность самому все вспомнить и сопоставить. Иногда озарения приходилось ждать довольно долго, но в итоге все, кому рассказывали эту историю, неминуемо вскрикивали:

— Так у нас же…

— Именно! — отвечали довольные старушки.

А еще одна таинственная подробность заключалась в том, что во сне Настя разговаривала. Не на латыни или задом наперед, как ожидали некоторые экзальтированные личности, — девочка говорила вполне себе по-русски, монотонно и жалобно прося что-то ей не то отдать, не то показать…

Так расследование привело коммунальных старушек обратно в дом у реки, к Маргоше, прославившей наш двор в газетах своей необъяснимой летаргией. После той заметки старушки — да и не они одни, надо сказать, — тщетно пытались поговорить с Маргошиными родителями и бабушкой, предложить помощь и, разумеется, выведать какие-никакие подробности. Семья и раньше была необщительная, жила наособицу, а после случившейся беды совсем замкнулась. В нашем дворе это быстро поняли и отстали от них.

Но теперь у коммунальных старушек появилась новая цель. А когда у них была цель — препятствий для них не существовало.

На этот раз в пятнадцатую квартиру, где жила Маргоша, их пустили безропотно. Семья стала совсем тихая, глаза на гостий подняла одна бабушка.

Оказалось, что Маргоша здесь, дома — в больнице сказали, что лечить ее не от чего, она просто спит, а койко-место — занимает. Врач ее навещал иногда, брал кровь на анализ, слушал, как медленно и размеренно бьется сердце, — вот, собственно, и все.

Раиса покусывала накрашенные по случаю визита губы и не знала, с чего начать. А Надежда была женщиной простодушной, неловких пауз не терпела, взяла и выпалила:

— А она у вас случайно… не разговаривает?

Мать ахнула и побелела, а бабушка молча повела коммунальных старушек в детскую.

Маргоша возлежала в своей кроватке неподвижно и как-то торжественно, окруженная любимыми игрушками. Рядом стояла капельница, прозрачные трубочки тянулись под одеяло. Немного пахло больницей, и стояла такая тишина, что было слышно, как у соседей работает телевизор — кажется, «Тропиканку» показывали, и Надежда досадливо прищелкнула языком: вот ведь, пропустила.

Бабушка истолковала это по-своему и шепнула:

— Бывает, что и молчит подолгу, подождать надо.

А спустя несколько секунд Маргоша приоткрыла рот и отчетливо выговорила:

— Уступить…

Старушки переглянулись.

— Мы… — продолжила после паузы Маргоша.

— А первое какое слово было? — засуетилась Раиса, выуживая из сумки записную книжку. — Ручка, ручка есть?

На нее зашипели, а Маргоша тем же негромким бесцветным голосом сказала:

— Он…

Бабушка прижала к глазам платок.

— Какой… Указанное… Пространство… Вчера… Зайти… — Паузы между словами были очень длинными, и когда Маргоша умолкла на чуть более продолжительное время, все решили,