пока не уснула. Девушкам постелили в большой комнате с печкой, где мы ели, а нам с Онуром уступили спальню хозяев. Где же спали сами пожилые супруги? Совершенно не помню. Мы со своим юношеским эгоизмом даже не задумались об этом.

Лежа в крохотной темной комнатке под ватным одеялом, Онур обратился ко мне с предостережением. Он уже как будто знал, что на следующий день я брошу его одного и увяжусь за Нур в Стамбул.

– Вот что, брат, я тебе скажу: не путайся ты лучше с девчонками из Босфорского! Они и об тебя, и об меня ноги вытрут. Я серьезно говорю, дружище. Будь осторожен!

Я уже открыл было рот, чтобы напомнить Нур о том давнишнем предупреждении Онура. А ведь он был прав. Двадцать три года ты вытирала об меня ноги, а мне все мало, хотел сказать я, но передумал. Что толку жаловаться? Да, Нур пользуется мной, пользуется тем, что я навечно в нее влюблен, но разве и я не приобрел кое-что от ее присутствия в своей жизни? Разве я хоть раз попытался порвать с ней? Разве мне когда-нибудь хотелось это сделать? Кто еще смог бы подарить мне мечту о возможности этой ночи, трепет при мысли о том, что мечта может осуществиться, кипящее в крови ни с чем не сравнимое желание, когда эта ночь и в самом деле настала? Много ли мужчин способны пронести свою страсть через всю жизнь? Если бы я женился, обзавелся семьей и детьми, смогла бы жена подарить мне наслаждение и восторг этой ночи? Конечно, нет. Даже если бы этой женой была Нур.

– А знаешь, Бурак, мы ведь впервые занимаемся любовью в этом доме.

Нур повернулась на бок и смотрела на меня. Она была права. После того как мама перестала работать, она почти никогда не уходила из дома надолго. А если и уходила, то я был не из таких, чтобы воспользоваться этой возможностью и тут же притащить в дом Нур. Никогда таким не был. Да и на протяжении наших долгих извилистых отношений Нур по большей части отказывалась со мной спать. Вечно она была в кого-то влюблена. В молодости Нур была болезненно моногамна. Если влюблялась по-настоящему, изменять не могла. В такие периоды она все равно время от времени наведывалась к нам домой, сидела с мамой на балконе, хрустела хлебными палочками, пила чай, по вечерам смотрела вместе с нами телевизор, брала губами кусочки яблока, которые мама протягивала ей на кончике ножа, но со мной не спала. Так что для измены мужу у нее наверняка была какая-то очень серьезная причина. Но мне не надо об этом думать. Это не мое дело, и я не собираюсь в него лезть. Мне нужно только одно: прожить эту ночь любви и страсти так, как мне хочется.

– Эта комната всегда была твоей? В детстве тоже? Или ты сюда перебрался, когда вырос?

– Нет, всегда. С самого начала. А что?

Нур положила руку мне на живот, тонкими прохладными пальцами погладила волоски вокруг пупка.

– Ну, это же самая большая спальня в квартире. С балконом, со шкафом. С двуспальной кроватью. Подходит для того, чтобы быть спальней родителей. Когда мы только познакомились, я думала, что твоя мама, наверное, сначала взяла эту комнату себе, а ты спал в соседней, маленькой.

– Когда мы сюда переехали, отец уже умер.

– Я знаю. Но, может быть, твоя мама… Она ведь была тогда совсем еще молодой женщиной. Сколько лет ей было?

– Не знаю. Самое большее тридцать два или тридцать три.

Нур оперлась на локоть и повернулась ко мне спиной. Налила в бокал коньяку.

– Тридцать два или тридцать три! В таком возрасте остаться вдовой… Ох! Как, по-твоему, почему она больше не вышла замуж?

Я пожал плечами.

– Наверное, не хотела, чтобы я рос с отчимом.

Нур повернулась ко мне. На лице у нее была озорная улыбка.

– Как ты думаешь, твоя мама после отца спала с кем-нибудь?

– Нет, с чего ты взяла?

Нур рассмеялась и взглянула на меня поверх бокала.

– Ой! До чего резкий ответ, Бурак-бей! Взревновал, что ли?

В ее глазах сияла лукавая искорка. Я почувствовал раздражение. Я пытаюсь навести ее на разговор о самых важных моментах нашей юности, чтобы снова вместе их пережить, а она о чем думает?

– Нет, ну правда – с чего ты взяла? Говоришь так, будто не знала мою маму. Ей еще пятидесяти не было, а она уже была похожа на бабушку. Единственным ее развлечением было сидеть на балконе и наблюдать за людьми.

– Да, но что было между тридцатью и пятидесятью? Женщина, знаешь ли, достигает сексуальной зрелости после тридцати пяти лет. Или даже сорока.

– Не говори ерунду. Моя мама…

– Ладно-ладно, не злись! Тебе виднее.

Она прижалась ко мне. Положила голову мне под мышку, обхватила мои ноги своими, прикоснулась к моей груди кончиками пальцев. Я не ответил на ласку. Плотское желание во мне угасло. Настроение испортилось? Из-за того, что Нур заговорила о маме? Я что, в самом деле был мальчиком, ревнующим свою маму? Приводила ли мама в наш дом мужчин, пока я был в школе? Разве могло такое быть? Мама очень любила отца. Вышла за него замуж, хотя он был сильно ее старше. Девушка из Эдирне, выпускница педагогического училища, она ради отца бросила город и переехала в крохотную рыбацкую деревушку. Она не могла ему изменить. Зачем я снова повторяю самому себе то, что и так знаю? Кого стараюсь убедить? Разве не могло у мамы быть такого же полного жизни, полного желаний тела, как у Нур? Почему бы и нет? Потому что не было. Глупости какие-то.

Нур сменила тему.

– Бурак, ты ведь одно из первых своих интервью взял у нашего Садыка, так?

– Так.

– Что он тебе рассказал?

Рука Нур чертила круги на моем животе и груди. Мне не хотелось разговаривать.

– Не помню. Это было так давно, лет пятнадцать назад.

– Совсем ничего не помнишь?

Я вздохнул. Настроение у меня невесть с чего испортилось, но тело от прикосновений Нур просыпалось. К паху снова начала приливать кровь. Я постарался говорить спокойным голосом.

– Он только и говорил что о твоей бабушке. Ширин-ханым то, Ширин-ханым се. Собственной жизни у него не было. Я немного надавил на него, чтобы выжать хоть пару фраз о нем самом. Что-нибудь душевное.

– И как, удалось?

– Нет. Куда там! Особняк в Ускюдаре. Сад, способности Ширин, ее дядя. Дом, откуда они приехали. Вот