тети Нур. Я снова почувствовала себя существом другой породы. Они – сиамские коты, а я – полосатая разбойница из хижины рыбака.

Сев в позолоченное кресло, дядя Уфук положил ногу на ногу и выжидательно посмотрел на меня кроткими зелеными глазами. Мой дядя никогда не настаивает, не торопит. Терпеливо ждет. Я присела на краешек кресла. Если захотят выгнать, немедленно убегу отсюда. Принесли чай – «Английский завтрак» в фарфоровом чайнике, сахарницу, молоко. Чашки из китайского фарфора – розовые, с позолоченными каемками. Турецкие грушевидные чайные стаканы остались за дверями отеля. Здесь мы – в Европе. Например, в Швейцарии. Мы избранные. Я еще сильнее сдвинулась на краешек кресла и подалась вперед.

– Дядя, то есть Уфук, ты не смотри, что я такая спокойная. Я очень сильно переживаю из-за папы. Ты даже не представляешь, как сильно.

Дядя Уфук поставил чашку с чаем на столик и тоже склонился ко мне.

– Я слушаю. Что случилось? В чем дело? Что там за история о самоубийстве твоего прапрадеда?

Я поставила чашку на блюдце и сделала вид, будто размышляю. Дядю не проведешь. Наверняка он сейчас улыбается из-под своих каштановых усов. Я подняла голову, посмотрела. Нет, дядя не улыбался. Не улыбался, но был рассеян. Ни я, ни мой рассказ, ни папа с прапрадедом его не занимали. Думал он о чем-то совсем-совсем другом. Смотрел на меня, но меня не видел. Значит, разумно будет начать с самой драматической истории. Я выпрямилась и тихо заговорила таинственным голосом:

– Бабулин отец покончил с собой. Застрелился. То ли из пистолета, то ли из охотничьего ружья, я не совсем поняла. Бабуля тогда была еще маленькой девочкой. Лет двенадцать ей было. Они завтракали, сидели за столом. Закипал самовар. Ее отец вдруг схватил ружье и выстрелил в себя. Кровь забрызгала стену, ее потом так и не смогли оттереть.

Дядя Уфук поднял брови.

– Интересно. Никогда об этом не слышал. А ты откуда узнала?

– Сама бабуля рассказала. Сегодня утром. Мы смотрели старые фотографии в библиотеке. И вот тогда… Словно бомба взорвалась. Мой отец, говорит, застрелился. Так и сказала.

– А не могла она это придумать? Или, может быть, ей сон приснился? Вдруг она вспомнила какую-нибудь давным-давно прочитанную книгу или услышанную где-то историю? Разве может быть, чтобы мы до сих пор ничего не знали об этом самоубийстве? Когда, говоришь, это было? Она сказала, в каком году?

– Нет, какое там. Она, как попугай, повторяла одно и то же. Там еще была какая-то Мерьем-калфа. Бабулин отец снял со стены ружье, вставил дуло в рот и вышиб себе мозги.

Дядя Уфук слушал меня, покачивая ногой. Потом почесал в затылке. Я почувствовала, что смогла его заинтересовать. В моей душе загарцевали лошадки. Браво, Селин! Молодец!

– В принципе, год мы и сами можем вычислить. Знать бы, что еще тогда происходило, можно было бы очертить какие-то временные рамки. Сколько лет было Ширин-ханым? Ты сказала, двенадцать?

Когда дядя задал этот вопрос, я замерла с фарфоровой чашкой в руке. Моя прабабушка была ребенком, когда ее отец при ней покончил с собой. Бабуля была когда-то маленькой девочкой и видела, как разлетаются по кухне мозги ее папы. Садясь за стол, она каждый раз видела пятно его крови на стене. Не могла не видеть. Пятно не удалось оттереть. Маленькая девочка, видевшая ужасную смерть отца, выросла, стала женщиной. Я потихоньку начинала понимать папу. Может ли из ребенка, пережившего такую травму, получиться психически здоровый взрослый? No way![83] А потом эта женщина с искалеченной душой рожает ребенка и растит его. То есть ее. Сюхейлу, мою тезку. Мою бабушку, которую я никогда не видела. Всё ли было у этой девочки в порядке с психикой? Нет, не всё. Откуда я это знаю? Слышала от Садыка? Или от тети Нур? Прекрасная, но несчастная Сюхейла. Когда я была маленькая, бабулины гости, всякие там художники-выпендрежники, гладя меня по головке, шептали: «Хоть бы судьба у нее оказалась другая». И прибавляли, что я очень похожа на старшую Сюхейлу. Я не говорила взрослым, что слышу этот шепот, чтобы они не расстраивались, что огорчили ребенка. Такой вот груз на себе несла. Так, минуточку! Папа ведь как раз про груз и говорил, да? Груз, который достался нам от моего прапрадеда. Боже мой! Папа! Как же я теперь хорошо тебя понимаю! Ты хочешь узнать, что случилось с нашим предком, чтобы избавить нас от этого груза. Груз, груз, груз… Он тяжким камнем лежит на наших душах. Если мы узнаем, отчего бабулин отец покончил самоубийством…

– О чем задумалась, Селин? Все еще вычисляешь год?

– Нет-нет. Так, размышляю кое о чем…

– Смотри, мы знаем, что Ширин-ханым родилась в тысяча девятьсот семнадцатом году. Стало быть, этот случай произошел в тысяча девятьсот двадцать девятом. В Америке тогда началась Великая депрессия – крупный экономический кризис. На Уолл-стрит в тот год многие кончали самоубийством, но я не думаю, что это как-то повлияло на твоего прапрадеда. Если подумать, то экономическая ситуация в Турции в тот период… Где они тогда жили? В Ускюдаре? Ширин-ханым время от времени упоминала тамошний особняк. Я правильно помню?

Я пожала плечами. Какая разница, где и когда это случилось? Была девочка двенадцати лет, которая видела, как заливает стену кровь ее отца. Потом она вырастет, воспитает дочь, у той будут дети – мой папа и тетя Нур, и в конце концов на свет появимся мы с Огузом. Никто из нас не счастлив и никогда не был счастлив. Папа прав. Над нами черной тучей висит проклятие. Я достала из кармана телефон и снова набрала папин номер – хотела сказать, что теперь понимаю его. Приезжай скорее, и мы вместе будем изучать это проклятие. Ты не один, папа. Я тоже все это чувствую… мы все это чувствуем. Так я сказала бы ему, но абонент по-прежнему был недоступен.

– Папе не дозвониться…

– Понятно. Но не беспокойся, мы его найдем. Точно найдем. Пока мы не узнаем, где он, я останусь с тобой. Договорились?

Я кивнула. В горле встал комок. Я отхлебнула чая. Он уже успел остыть. Дядя Уфук выпрямился, пододвинулся поближе и взял меня за руку. Комок в горле стал еще больше. Рука у дяди была прохладной. Я смотрела на его длинные тонкие пальцы, лежащие на моей загорелой широкой ладони.

– Послушай, Селин, что я тебе скажу. Предположение о самоубийстве твоего отца совершенно неправдоподобно. Согласна? Предсмертной записки нет. О том, что он задумал покончить с собой, никто не слышал – ни я, ни ты,