Мне в живот словно вонзили кинжал.

– Кромвель, ты не должен…

– А четыре дня спустя его взяли в плен, – выпалил я. Слова вырывались изо рта неудержимым потоком. – Его и его людей захватили.

Я вспомнил, как мама пришла сказать мне об этом. В тот миг у меня бешено колотилось сердце, в ушах стоял гул, а ноги так дрожали, что я не мог сделать и шагу.

Я помнил, как легкие вдруг налились такой тяжестью, что стало трудно дышать. Перед глазами стояло бледное лицо отца в тот миг, когда я своими словами разбил ему сердце.

– Прошли месяцы, прежде чем их нашли. – Бонни придвинулась ближе ко мне и прижала руку к груди. Я обнял ее за талию и продолжал, слушая неровное дыхание девушки. – Однажды в дверь постучали, а когда мама открыла, на пороге стоял человек в форме. Мама велела мне идти в свою комнату, но когда спустя некоторое время она вошла ко мне, я мгновенно все понял. Увидел у нее в руках отцовские жетоны, и в словах отпала необходимость.

– Кромвель, – проговорила Бонни. В ее голосе сквозила печаль.

– Его убили. Весь его отряд убили и бросили гнить. Моего папу… – Я всхлипнул. – Моего героя… убили, как животное, и оставили разлагаться. – Я покачал головой и крепче прижался к теплому телу Бонни. – Он умер, думая, что я его ненавижу. Ненавижу, хотя он все силы бросил на то, чтобы помочь мне осуществить мечту.

– Он знал, что ты его любишь, – сказала Бонни. – Знал, – прошептала она мне на ухо, а потом поцеловала в висок.

Я заплакал, черт меня возьми, и Бонни обнимала меня, была рядом со мной. Наконец я снова обрел способность дышать и тихо проговорил:

– В ту ночь, когда мы узнали о смерти папы, я играл. То самое сочинение, которое ты только что слышала.

Боль, которую я тогда чувствовал, была свежа и сейчас, цвета горели так же ярко, как три года назад.

– С тех пор я больше ни разу не играл. Отказался от классической музыки.

Бонни погладила меня по голове.

– А электронная музыка?

Я вздохнул, после признания в груди саднило.

– Мне нужно было играть. – Я безрадостно рассмеялся. – Выбора у меня не было. Я нуждался в музыке как в воздухе, но после смерти папы… Я не мог прикоснуться ни к одному музыкальному инструменту, даже слушать классическую музыку не мог, не то что играть или сочинять. Поэтому я переключился на электронную.

Я повернул голову и встретился взглядом с Бонни: в ее глазах стояли слезы. Она провела пальцем по моей щеке.

– Мне нравится электронная музыка, потому что у нее очень яркие цвета. – Я отчаянно пытался подобрать слова, чтобы объяснить. – Она дает мне возможность играть, но эмоции при этом не такие сильные. – Я взял Бонни за руку и прижал к груди. – Любая другая музыка, особенно классическая, находит слишком сильный отклик, поглощает меня и в то же время дает силы. После смерти папы я словно окаменел, мне не хотелось ничего чувствовать. Электронная музыка помогала мне. Я ее люблю, в конце концов, это тоже музыка. Она нравится мне, потому что не заставляет чувствовать.

Я усмехнулся:

– Так я и жил до этого лета, а ты одним-единственным оскорблением разбила мое бесчувствие. «Твоя музыка бездушна».

Бонни поморщилась:

– Прости. Знай я правду, никогда бы такого не сказала.

Я покачал головой:

– Нет. Твои слова стали тем пинком, в котором я уже давно нуждался. До сих пор я этого не понимал, но наша встреча стала началом.

– Началом чего?

– С тех пор ко мне начала возвращаться музыка. – Тут я вспомнил о маме. – В этом году моя мать снова вышла замуж, и я был просто разбит. Попытался утопить тоску в ночных клубах, девицах и выпивке. – Я ощутил, как напряглась Бонни, но, что поделаешь, такова правда. – Потом Льюис получил здесь работу и снова мне написал.

– Твой папа связывался с ним несколько лет назад по поводу тебя?

Я кивнул.

– Он тебя любил. – Бонни улыбнулась и поцеловала мои пальцы. – Он так тебя любил.

Мой взгляд затуманился от слез.

– Да.

Бонни придвинулась еще ближе и положила голову на мою подушку.

– Ты почтил его память, Кромвель, приехав сюда и закончив это произведение. И когда ты играл на музыкальных инструментах, к которым не прикасался последние три года, ты тоже делал это ради него.

– Но мы с ним так плохо расстались…

Я уткнулся лицом в шею Бонни.

– Он наблюдает за тобой. – Я замер. Судя по лицу девушки, она искренне верила в свои слова. – Я не сомневаюсь в этом, Кромвель, я всей душой в это верю.

Я снова ее поцеловал и тут же заметил, что ее губы изменили цвет, превратившись из красных в бледно-розовые. Впрочем, они все равно оставались прекрасными.

– Что случилось в больнице? – спросил я.

Бонни помрачнела, и у меня вздрогнуло сердце.

– Бонни?

– Мое состояние быстро ухудшается. – Слова ранили меня, точно пули. Я открыл было рот, намереваясь просить объяснений, но девушка меня перебила: – Это значит, что скоро мое сердце просто откажет.

Я смотрел ей в глаза, замерев, не в силах сдвинуться с места. Мне еще не доводилось видеть ни в ком такую решимость, с какой сейчас смотрела на меня Бонни.

– Больше я не смогу посещать университет. Скоро я настолько ослабну, что не смогу даже выходить из этой комнаты.

Я слышал все, что она говорила, но пульс так громко отдавался у меня в ушах, что я ничего не понимал.

– Ты вернула мне музыку, – пробормотал я. Бонни захлопала глазами от такой резкой смены темы, но потом улыбнулась. – Это была ты, Фаррадей. Ты вернула мне то, что я потерял. – Я провел большим пальцем по ее нижней губе, и ее глаза заблестели. – Ты вернула музыку в мое сердце.

Я помолчал, стараясь подобрать правильные слова.

– Ты помогла моей музыке снова обрести ее душу.

– Кромвель, – пробормотала она и поцеловала меня. Я чувствовал, что ее губы дрожат. Потом она зажмурилась и прошептала: – Мне страшно. – У меня все перевернулось внутри, грудь словно разорвали надвое. – Мне страшно, Кромвель. Я думала, у меня в запасе больше времени.

Из глаз ее потекли слезы и покатились по щекам.

Я прижал ладонь к ее груди, к месту, где находилось сердце и ощутил, как оно бьется, слабо и сбивчиво. Звук порождал в моем сознании красновато-коричневые пульсирующие вспышки. Бонни замерла под моей рукой, а потом накрыла ее своей ладонью.

– Как такое возможно, Кромвель? – Она хрипло, судорожно вздохнула. – Разве может умереть сердце, когда оно настолько переполнено? Как оно может остановиться, если до краев наполнено жизнью?

– Не знаю, – прошептал я. Меня медленно охватывало отчаяние, и в конце концов я уже ничего, кроме него, не чувствовал.