Обшарили, казалось, каждый метр дна ниже того места, где в последний раз видели Ивана, но тело его словно испарилось. У ныряльщиков уже зуб на зуб не попадал, и они всё чаще падали на берегу, чтобы передохнуть.

– Да нет, нету его здесь, уже бы нашли.

– А где же?

– Водолаза надо бы.

– За водолазом послали.

За рекой глухо бормотал гром, над обрывом наконец показался тёмный край тучи, медленной, неповоротливой и неотвратимой.

Пляж быстро опустел. Только кучка полуголых растерянных людей на берегу не спешила укрыться от дождя; отрезвевшие мужики боялись поверить тому, что случилось, и не могли найти хоть какую-то зацепку, сколь-нибудь вразумительного объяснения, куда же исчез человек? В сторону Натальи глядеть не отваживались, молча одевались, и одевание это как бы подводило черту под минувшим, черту окончательную и бесповоротную. Петька лишь ходил в одних мокрых трусах, повторяя своё:

– Он же не пьяный! Я вдвое выпил, а вот я…

Солнце скрылось. Подул ветер, поднял пыль, загнал людей в машину. Потом стихло, и пошёл долгожданный дождь. Иссушённая земля принимала его с благодарностью, жадно впитывала в себя первые тяжёлые, как слёзы, крупные капли.

Егор Кузьмич открыл ворота, вышел и посторонился, пропустил грузовик во двор. Так и стоял, пока Петька с шофёром сделали из досок настил, загнали по нему в кузов блеющих овец и завели корову. Потом машина выехала, но он, кажется, не заметил этого, продолжал смотреть задумчиво в далёкую даль, словно бы ни домов, ни улиц перед ним не было, а было широкое-широкое поле, которое он пересёк только что и отдыхал на краю, оглядывая и запоминая пройденный путь.

Подошла Дарья, постояла рядом, не дожидаясь, когда он заметит её, сказала:

– Что же, Егор Кузьмич, прости.

Он посмотрел на неё, чуть повернув голову и с некоторым сомнением – то ли она говорит, что следует? – кивнул:

– Прощай.

Она помедлила, дожидаясь ещё какого-то слова от него, но он молчал, так же невозмутимо глядя на неё, как только что озирал своё поле.

Петька стоял возле кабины грузовика и руками делал матери знаки.

– Сядем на дорожку, – предложила Дарья.

Он шагнул в сторону скамейки, сел на край, и ей пришлось обойти его, чтобы сесть тоже. Помолчали с минуту, потом она поднялась:

– Не поминай лихом, – и, не дожидаясь ответного слова, пошла к машине.

Вот и Дарья уехала. Сбруев не трудился над тем, чтобы понять, почему она так решила, – стало быть, так надо. Егор Кузьмич поковырял носком сапога землю, сверху она подсохла, так что образовалась корочка, но в почве влаги ещё было достаточно.

Туча в тот день, когда утонул Ваня, прошла скоро. И тут же, как только прекратился ливень, едва проглянуло солнце, к их машине прибежал испуганный мокрый парнишка. Дрожа, то ли от озноба, то ли от испуга, он показывал рукой за ракитовые кусты и повторял, как в лихорадке:

– Там… там…

Сразу поняли, о чём он. Сонька завыла в голос, зато Наталья молчала, сидела, как окаменевшая. Мужики повыскакивали из кузова, погнали мальца вперёд:

– Где?

Этот маленький белоголовый рыбак терпеливо дождался под кустом, пока пройдёт гроза, а чтобы время зря не проходило, забросил в чистое окно между осокой и ряской свою уду – на мели в тёплой воде лишь мальки постоянно обитают, но иногда и щурята шастают, они, случается, и червем не брезгуют. Ветром ли снесло леску или рыбёшка вместе с наживкой утащила крючок в траву, но только он зацепился там, и пришлось рыбачку раздеваться и лезть спасать свой единственный «заглотыш». Отцепил, обернулся к берегу идти и обомлел: в полоске воды между длинных зелёных водорослей шевелилась чья-то рука!

…Туча ушла, но дело своё сделала: будто свежие дрожжи в опару кинули – влага на солнце быстро испарилась, но на небе напухли облака, сгустились, потемнели, и к ночи пошёл спокойный дождичек. На следующий день с утра – вёдро, к обеду – хмарь и дождь. И на другой день всё повторилось, и на третий.

Могилку мужики копали под дождём; похороны при утреннем солнышке начались, а кончились под хорошим ливнем. Небо плакало за Егора Кузьмича и за Наталью, у них в глазах случилась засуха.

Сбруев так и остался сидеть за воротами на скамье, отшлифованной до блеска штанами и юбками доске, в доме его ничто не ждало и не звало. Будто смерч погулял по двору и по избе, вымел всё живое – и людей, и скотину, заодно опустошил душу, иссушил сердце и мозг. С виду тот же человек, что и раньше, Егор Кузьмич, разве что ссутулился и посуровел; а на поверку – ничего в нём не осталось, одна оболочка из костей и жил. Как бочонок, из которого хозяева выбросили остатки прокисшей капусты, а мыть посудину не стали, обнаружив гниль доски и поржавевшие обручи.

Когда рядом на скамью сел Воробьёв, Егор Кузьмич не удивился ему и никаких чувств в себе не обнаружил, словно бы Федька ничего существенного не представлял, тоже тара на выброс. Где-то в дальнем углу сознания шевельнулся бесполезный вопрос, почему это Федька больше ни разу не вломился гостем за все разгульные дни, хотя обещался, и даже на поминки Вани не пришёл. Уж в такое-то время никто Федьке худого слова не сказал бы, и за столом он был бы равным всем, кто пришёл разделить скорбь по усопшему.

Не знал старик, что и у вора может случиться такое диво, что даже дармовая выпивка при хорошей закуске – главное, к чему он постоянно стремится, – отошли на второй план.

Воробьёв решил сходить в район пятиэтажек, посмотреть, что там настроили, заодно послушать, что говорят. Побывал Тля у кого-нибудь «в гостях» или поехал искать удачу в другом месте? Вопрос существенный для Федьки, потому что подозрение могло пасть на него.

Микрорайон был построен с учётом сельских наклонностей его жильцов: возле домов оставлены свободные участки земли, где можно было при желании посеять разную огородную мелочь – морковь, укроп, редиску, свёклу; асфальт был уложен лишь по одной улице. Возле магазина Воробьёва остановила маленькая сухонькая старушка:

– Никак Федя?

Знакомых здесь встретить он не ожидал, да и старуху сперва не узнал, посмотрел на неё сверху сумрачно, но остановился.

– Во как времечко бежит, – продолжала она. – Тётку Лину не помнишь, а Валю мою? Уехала Валя с мужем далеко. И Саня укатил, и Людка. Одна сижу в своей конуре, пенсию получаю. Жду, когда крыша упадёт и похоронит. Обещали дать однокомнатную квартиру вон в том доме, когда построят, но не шибко торопятся.

Узнал: с дочерью тётки Лины, с Валей, Федька дружил и даже целоваться с ней учился, если б не встрял в «дело» и не сел, то кто знает…

– Здорово, – сказал Воробьёв, – живёшь, значит?