Я доковылял до нее, жадно хватая горячий воздух широко раскрытым ртом. Во внутренностях еще горячее, ухватился одной рукой за быстро покрывающийся твердой корочкой выступ, рванул на себя. Затрещало, глыба пошатнулась. Я оглянулся на пантер, рвут несчастную, в нашу сторону даже не оглядываются. Был соблазн убрать меч и схватиться обеими руками, но если вдруг бросятся к нам, то могу не успеть. Я так и потянул одной рукой, затрещало, за глыбой тянется липкое, словно выдираю муху из меда.

Оторвав наконец и отшвырнув целый пласт, я взялся за другой. В глубине началось шевеление, вздулся горб, я рассмотрел облепленный толстым слоем клея кулак. Он продавливался наружу, словно медленно поднимающийся из глубин болота пузырь воздуха.

Я перевел дыхание, обернулся на визг. Кошки разодрали первую раненую, прыгнули на другую. Та отчаянно визжала, но уже не сопротивлялась.

Лицо Джильдины покраснело от натуги, глаза едва не вылезают из орбит. Из клейкой массы продавилась наружу облепленная липкой гадостью рука. Я вздохнул с облегчением и повернулся к пантерам. Разорвав и вторую, они наконец насытились, лениво слизывали кровь с лап.

– Пошли вон! – заорал я и, подобрав камень, швырнул изо всех сил.

Камень ударил одну в бок, пантера взвизгнула, подскочила и, повернув голову, уставилась в меня с великим изумлением.

– Мало? – спросил я.

Я воткнул перед собой меч и снял с плеча лук. Пантера попятилась, затем развернулась и унеслась тяжелыми прыжками. Грациозность подрастерялась из-за отвисающего живота. Остальные скрылись почти незаметно, без шороха и протестующих воплей.

Я убрал лук на место, меч вытащил и, осмотрев, бросил в ножны. Джильдина высвободила руку, всю облепленную клеевидной массой, торопливо отрывала уже застывшие куски над местом, где должна находиться вторая рука. Я вспрыгнул на большой камень, через гребень видно, как пантеры все еще уносятся неторопливыми прыжками.

Еще дальше, в полумиле отсюда, блестит вода в крохотной впадинке. Я сфокусировал зрение, водоем не намного шире деревенского колодца, хотя насчет глубины ощущение такое, что дна нет вообще. Говорят же, что некоторые водоемы питаются водой из подземного мира, где мучаются души грешников.

Я потоптался еще, осматриваясь, глядеть в оба нужно именно мне, пока шварценеггериня еще не совсем, а когда повернулся к ней, она уже высвободила вторую руку и ломала обеими куски с затвердевающей липкой грязью. Мускулы напрягаются мощно и красиво, только ругается она сквозь зубы так, что и мужчины постыдятся.

Когда я соскочил с камня, она сказала резко:

– Стой!

Я остановился, сказал в недоумении:

– Стою. Где-то опасность?

– Не знаю, – процедила она. – Сейчас тебе просто повезло. Но не попадись, пока я не выберусь.

– Замер, – сказал я послушно.

В недвижимости глупо стоять, я снова вытащил меч, осмотрел придирчиво, счистил еще одно малозаметное пятнышко, все-таки клинок стерильно чист, кровь с него стекает, не сумев зацепиться. Джильдина освобождалась от на shy;липшей грязи все быстрее и быстрее, лицо мокрое от пота, спешит восстановить боеспособность.

Я приблизился, весь из себя джентльмен, спросил участливо:

– Помочь?

– По сторонам смотри, – прорычала она зло.

– Хорошо.

Я смотрел по сторонам и поглядывал на нее. Наконец сумела содрать прилипший, словно приклеенный, жилет, мускулистое тело как намазано толстым слоем полупрозрачного жира, она торопливо соскребывала с обнаженного тела эту грязь, я то и дело ловил на себе ее недоумевающий взгляд.

Наконец она буркнула с непонятным раздражением:

– Тебе что, даже не пришло в голову перерубить мечом веревку и удирать?

Я ответил с недоумением:

– А что, нужно было?

– Конечно, – ответила она твердо. – Любой бы так сделал.

– Я не любой, – ответил я с достоинством.

Она подняла с земли щепку и принялась соскребать ею, словно лопаткой.

– Ах да, – сказала она язвительно, – ты же дурак.

– Еще какой, – согласился я. – Просто живу не по законам выживания, а по законам общества. А там какая только хрень не существует! Ну, типа: сам погибай, а товарища выручай, женщин спасать нужно даже ценой жизни…

Она повернулась и со скребком, полным грязи, посмотрела на меня в упор, в синих глазах я увидел безмерное удивление.

– Это меня ты назвал женщиной?

– Ну да, – ответил я опасливо, – а что, разве не так? Извините, если ошибся. Но вообще-то вон у вас великолепнейшие сиськи… да и вообще… я не заметил у вас каких-то штук, что есть у мужчин. Кстати, у меня они есть.

Она оглядела себя, словно увидела впервые за много лет.

– Сиськи?

– Ну да, – сообщил я ей новость и указал на нее пальцем. – Вон! Аж две. Если, конечно, их выкопать из грязи.

Ее глаза подозрительно сузились.

– И что ты этим хочешь сказать?

Я ответил поспешно:

– Только то, что сказал!.. У вас великолепные женские сиськи, какие очень нравятся мужчинам. С такими сиськами трудно доказывать, что… гм… не женщина.

Ее взгляд был полон подозрения, а голос прозвучал так, словно она, присматриваясь к моей глотке, точила большой нож:

– Даже великолепные?

– Ну да, – ответил я самым честным голосом. – Маленькие, эстетичные, с хорошо прорисованными альвеолами и торчащими сосками. Это самое главное, чтобы вон там торчало! Мужчины обожают эти красные оттопырки брать в рот… Не такие, конечно, грязные, но в принципе их можно и отмыть, если постараться… Я допускаю мысль, что отмыть как-то возможно.

Старательно соскребывая липкую, как клей, грязь, она спросила с прежним недоверием, но теперь в голосе было и недоумение:

– Зачем?

– Отмыть?

– Нет, но…

– Приятно, – ответил я простодушно. – Просто приятно. Мы, мужчины, любим сладкое, хотя не любим в этом признаваться, любим играть вот с тем, что торчат аж две штучки. Как две землянички на ровной поляне! Увы, почти у всех этих коров, у которых грудь вот такая, соски обычно плоские. А то и вовсе втянутые.

Она смотрела, как я показываю растопыренными ладонями размеры вот таких, в глазах сомнение, но и некоторое смятение.

– Странно, – произнесла она, стараясь держать голос холодноватым, – никогда бы не подумала, что мужчинам нравятся плоскогрудые.

– Но вы-то не плоскогрудая, – возразил я. – У вас хорошие сиськи. Очень аккуратные… Аристократические, можно сказать. Это служанки бегают с вот таким выменем, на то они и служанки. Они еще хороши в роли кормилиц, аристократки обычно отдают им детей на вскармливание.