Ясно было, что застрять здесь придется надолго: действотолько началось, а краткостью шумковские шоу никогда и не отличались. От нечегоделать она лениво разглядывала сцену.

Сцена была декорирована пихтовыми ветвями, аж тремяогромными бело-зелеными штандартами, а также портретом адмирала Колчака –поясным, но выше человеческого роста. Не подлежало сомнению, что неизвестныйхудожник священнодействовал изо всех своих творческих сил, но муза в тот моментопределенно порхала где-то в трагическом отдалении, и потому физиономиятаежного адмирала вышла вовсе уж щучьей, а застывший взор (чего вряд ли хотелишумковцы) поневоле выдавал страшную тайну насчет патологического пристрастия ккокаину. Лучше всего получились погоны с черными адмиральскими орлами и двакреста на шее и груди – впрочем, орленые пуговицы тоже были неплохи.

В серединке почетного президиума восседал, конечно же, самдоцент Шумков, сияя золотом погон и младенчески незамутненным взором. Слева исправа располагались осанистые сподвижники, числом семеро, среди коих каким-тообразом затесалась совсем юная красоточка в гимнастерке. «А это уже что-тоновое, – подумала Даша, – раньше он своих лялек в президиум не сажал– значит, полным и законченным вождем себя нынче чувствует…»

Очередной оратор – с физиономией лектора обкома КПСС –красочно живописал, как в царские времена сибиряки делали масла столько, чтосмазывали им тележные оси. Правда, судя по общим и туманным фразам, сам процессприготовления масла он представлял себе крайне смутно, но упор делал не наэтом, а на злокозненности масона Ломоносова, еще в екатерининские временаразработавшего программу сионистской колонизации Сибири. Насчет МихайлыВасильевича в связи с мировым сионизмом – это было что-то новенькое. Правда,сама идея совращения германскими масонами бесхитростного русского студентавыглядела в изложении оратора чрезвычайно красочно и зловеще, изложенная суверенностью очевидца. Хлопали ему завзято.

Потом на трибуну, путаясь ногами в длиннющей шашке, вылезневысокий колобок с роскошной бородищей, напомнивший Даше профессораЧелленджера с виденной в детстве цветной иллюстрации. Представленный как доцентБуромецкий и «наш верный сторонник», колобок заговорил яро и темпераментнейше,глотая слова и помогая себе размашистыми жестами. Даша добросовестно попыталасьвникнуть. Доцент вдохновенно излагал тезисы новой науки антропоэкософии,совершенно загадочной и непонятной, перемешивая это с апокалипсическимипророчествами об открывшейся над Шантарском космической дыре, из которой хлещетнекая «моновиталистская энергия». Понемногу Даша даже начала понимать, в чемтут дело. Если отвлечься от мудреных терминов, очень похоже, изобретенных самимколобком, все сводилось к простой истине: ежели сибирское человечество будет идалее топить себя в лености и пороке, то вскоре же вымрет, а если возьмется заум и засучит рукава, то, вполне возможно, еще и побарахтается. И даже, бытьможет, заткнет космическую дыру. Антропоэкософской пробкой.

Хлопали колобку вяло – видимо, не смогли проникнуться иосознать, устрашенные обилием заковыристых словечек. На сцену вылезла истеричнаядамочка, вещавшая, что Тунгусский метеорит был на самом деле закодированным ввиде лучистой энергии инопланетным посланием сибирякам, запрограммировавшим ихна роль спасителей мировой цивилизации. На смену ей появилась другая дама,столь же истеричного облика, но эта принялась декламировать стихи, где «Сибирь»рифмовалась со «вширь» и даже «поверь».

Все это на нормального человека производило впечатлениедурно поставленного концерта самодеятельности в тихом отделении шантарскойпсихушки – и Даша вновь ощутила некий мучительный диссонанс. Концы несходились. С одной стороны, шумковская компания напоминала скопище деревенскихдурачков, с другой же… Кто-то давал им немалые денежки. Кто-то купил Шумковуквартиру в неплохом районе. Кто-то оставил в той квартире совершенно исправныйавтомат.

И кто-то, проявив незаурядное мастерство в разработкесложных операций, убил там прекрасного сыскаря Воловикова, ни за что не давшегобы поймать себя в примитивную ловушку… Категорически не сходились концы.

Она украдкой бросила взгляд на майора-ротмистра. Как иследовало ожидать, на лице его просматривалась плохо скрытая скука, чуть ли небрезгливость. Это была еще одна загадка, непонятная ниточка.

Очередная стихотворная ода (продекламированная на сей разстаричком с повадками трибуна) посвящалась героическому адмиралу Колчаку, азаодно клеймила позором окаянные красные орды, в кровопролитнейших сраженияхистребившие цвет сибирского рыцарства. Со знанием истории у седенького трибунаобстояло не особенно хорошо. Дело даже не в том, что хваленый адмирал Колчак, вточности подражая большевикам, разогнал остатки Учредительного собрания,приютившегося было в его прихожей.

Советская власть в Сибири и в самом деле некогда рухнула,словно пьяный слесарь – мордой в лужу. Даже вполне благонамеренныепартийные историки позднейшего периода употребляли термин «пала», удивительноточно отражавший положение вещей.

Другое дело, что в точном соответствии с народной мудростьюхрен в золотых погонах оказался не слаще редьки в кожанке. Поначалу сибиряки,малость хлебнув красного террора, валили под бело-зеленые знамена рядами иколоннами – и фронт покатился к Москве чуть ли не со скоростью курьерскогопоезда, обрастая по пути уральскими рабочими, башкирами, черемисами и пленнымиполяками из бывших австро-венгерских частей. Насчет военного гения,двадцатидевятилетнего генерала Пепеляева, чьи солдаты штыками добылиПермь, – чистейшая правда. Все именно так и обстояло – без зимнегообмундирования, боеприпасов и обуви, на отвагу и русское «ура»…

Но в том, что началось после, виноват в первую очередь самкокаинист-адмирал. Когда он принялся восстанавливать в Поволжье помещичьи правана землю, бело-зеленая армия получила первый шоковый удар – и лишилась тысячштыков, чьи владельцы столь старорежимных реформ ни за что не желали принять.Потом начались реквизиции, мобилизации, рейды карательных отрядов по селам.

Сибирь круто повернула на сто восемьдесят градусов – даже неза красных, против адмирала. Партизанские армии в десятки тысяч человек,разъедавшие колчаковские тылы, о большевизме даже не имели никакогопредставления, а живого большевика не видели отроду. Потом, в начале двадцатых,легендарных партизанских вождей пришлось срочно убирать, не особенно заботясьоб убедительных легендах, а те, кого не убрали, ушли в тайгу вновь, на сей разколошматя красных, но времена были не те, и уничтожить новые ватаги удалосьсравнительно быстро.

Впрочем, это было потом. А в девятнадцатом колчаковскийфронт был не побежден большевиками, а попросту рухнул, подточенный изнутри. Наофицерских отрядах и казачьих сотнях выехать не удалось – и жалкие остаткиармии покатились на восток. Войска Тухачевского, в большинстве своем состоявшиеиз военнопленного сброда (куда по живости характера затесался и Ярослав Гашек),не побеждали – всего-навсего шли вслед за отступавшими, принимая от партизангорода, словно нищий – монетку на паперти.