– Не получилось? – задушевно спросила Даша.

– Если бы. Ну, я подал недвусмысленный намек… стоюперед ней и потихонечку закипаю от всего пережитого. А она раздевается передмной, как перед зеркалом, ноль эмоций. Посмотрела на меня и спокойненько –спокойненько, главное, тварь! – говорит: «Я же не извращенка какая, чтобыв свою многоопытную щель тряпочки запихивать. Мне там желательно иметь нечтопотверже… И вообще, сядь на телефон, закажи блядешху, она тебе за бабки и тряпочкупососет…» Цитирую дословно. Поворачивается, идет в ванную, как мимо пустогоместа. У меня потемнело перед глазами, рванулся туда и вмазал… Когда началападать, подхватил ее, положил в ванну…

– А потом?

– А потом полистал дневник, – сказал Камышан словнобы даже с некоторым вызовом. – Там тоже было… понаписано… «Камышан-тоКамышан, вот только хрен похож не на камыш, а на плакучую иву…» В таком ключе.Много всякого. Ей, сучке, это было ужасно смешно… Пробовала даже стишоксочинить насчет… В общем, забрал дневник и уехал. Дома прочитал от корки докорки, вырвал все страницы про меня, сжег на кухне в раковине…

– А зачем приехали еще раз?

– Было идиотское ощущение, что – не добил… И ведь добилбы, окажись она живая… Точно, добил бы. Вот вам и вся печальная история.

– Почему дневник не уничтожили?

Помолчав, он сказал глухо:

– Понадеялся, что пронесет… Не думал, что сунетесь. Гдетам расписаться?

– Подождите, – сказала Даша, отложив ручку. Выпонимаете, что сознаетесь в убийстве? По вашей обрисовке оно получаетсянеумышленным, но все равно…

– Прекрасно понимаю. Ну, а вам-то что? Вот у вас иубивец с полным признанием, на блюдечке… – он коротко трескучерассмеялся. – То у вас морды бьют, чтобы сознался, то не нравится вам,когда сознаешься…

– А про винтовку с лазерным прицелом не забыли? –спросила Даша. – Такое впечатление, и про нее, и про наши прежниеразговоры…

– Ай, да бросьте вы эту лирику! – отмахнулсяКамышан. – Может, это в вас целили. Что-то я, как ни ломал голову, непридумал, кто мог со мной выкидывать такие штучки… Кладите бумажку в папочку иждите медальку… Только давайте я подмахну сначала.

Полное впечатление, что перед ней сидел другой человек,двойник вчерашнего Камышана по внешности. Но не уговаривать же его? Даша скаменным лицом дала ему подписать протокол, вызвала сержанта-конвойного, потомвпустила Пашу. Сунула ему листки, отвернулась к окну и закурила.

– Вот это ни хрена себе… – громко выдохнул Паша.

Она обернулась:

– Тонко ты подметил…

– Даша, ну не может этого быть…

– Чего? – горько усмехнулась она.

– Брешет.

– Но ведь могло и так случиться?

– Могло. Но не верю. Чутье. Если бы не сидел в этомделе по уши, мог и поверить, а так… Мешает что-то.

– Аналогично, – сказала она. – С учетом всехпредшествующих обстоятельств и всего, что вокруг убийства наворочено, –херня это на постном масле, а не сознанка. Будь это в обычном СИЗО, ты чтопервым делом подумал бы?

– Что ему – кинули «маляву». И велели вешать на себя.

– От то-то, – сказала Даша. – А в данныхусловиях… что же можно подумать в данных условиях? Что Тодыш к нему кого-топустил…

– Вот не надо. Не гони на Тодыша.

– Или – ты потом вернулся, – безжалостнопродолжала Даша. – И провел с ним политбеседу…

– Слушай, Рыжая, – сказал Паша тихо. – Ненадо, а? Ты, конечно, нынче начальство и все такое, только все равно не надоменя сукой делать… Я-то думал, мы с тобой и впрямь друзья…

– Извини, – сказала Даша тоскливо. – Ну,извини курву… Не подумавши ляпнула. Паша, но ведь это ненормально. Это такнеправильно, что у меня слов нет…

– Почему? Он нормально соскочил. Все! – Пашаскрестил руки перед лицом. – Дело закрыто. Эту бумажонку мы с тобой никакне сожжем – потащим прокурору, как миленькие… На нем, правда, висит ещеподозрение насчет Жени Беклемишевой… Только у меня ощущение, что двадцатьшестая статья УПК может и не сработать, не получится соединения дел. Основаниябольно уж шаткие. Вот и выходит, что вся история распадается на несколько дел,причем главное – об убийстве Маргариты Монро – мы с тобой только, чтосамым блистательным образом закрыли. Без всяких нарушений. Чистосердечное.

– Ага, – сказала она зло. – А поскольку этовсе-таки не пьющий слесарь из рабочего квартала, в суде толковый и дорогойадвокат эту чистосердечную сознанку смешает с говном. В особенности если самКамышан будет орать, что ему тут яйца в дверь пихали. Как ни крути, а все уликиу нас – косвенные. И вернут дело на доследование, только мы к тому временибудем в жуткой заднице… Я кристально излагаю?

– Кристально, – хмуро согласился он. – Естьеще один вариант – ничего он в суде не будет опровергать. Подтвердит все,подведут под состояние аффекта, а то и сунут в спецпсихушку, откуда иногдачерез годик преспокойно выходят вовсе даже не психами. Первый раз, что ли?

– В бога, в душу, в мать… – произнесла она срасстановкой. – В любом случае дело придется закрывать. Не могу отделатьсяот впечатления, что он дрогнул и согласился было всех утопить, а потомпередумал. Дожимать надо было, а я, дура, отложила на потом… Ладно, снявшиголову, по волосам не плачут.

– Зря ты насчет меня. И про Тодыша тоже зря.

– Ладно, проехали, – сказала Даша. –Бывает… – Прищурилась и тихо продолжала: – Хочешь, докажу, что я тебедоверяю? Ну-ка, кого напоминает эта сытая физиономия рядом с Женечкой Беклемишевой?Напряги извилины…

Он долго всматривался, зачем-то шевеля губами. И вскинулся:

– Это же второй фигурант! По Евдокимовой!

– Оченно, знаешь ли, похоже, – сказалаДаша. – Знаешь, где у нас штаб Шантарского военного круга? Молодец.Возьмешь своих лучших ребят и парочку машин. Все, что нужно. Формальностямипренебречь, я за все отвечаю, с санкции верхов. Короче, есть подозрение, чтоэтот тип именно там имеет честь служить. И задача у тебя немудрящая: засечь егопри удаче, тихонечко вести, установить личность. Только, я тебя умоляю, работайювелирно. Он не интендант и не коновал, настрой ребят в этом ключе… Чтобыработа была по высшему классу.

– Это во что же мы вляпались?

– В уголовщину, как всегда, – хмыкнулаДаша. – Ну, ты уяснил всю деликатность задачи? Все шишки – на меня, ни очем таком не беспокойся. И повторяю, Паша, – работай ювелирнейше, ненарвись там…