— Там, где эти сволочи все время бензином торгуют? — перебил его Козларич. — Эта мазанка?

— Так точно, — ответил Шоумен.

— Значит, оно на земле было, ты думаешь?

— Так точно, — повторил Шоумен и замолчал. Может быть, видел внутри себя, что произошло потом.

— Вы действовали так, как вас учили, — сказал Козларич через некоторое время, желая помочь ему.

— Секунд тридцать у меня, наверно, выпало из памяти, — сказал Шоумен. Его голос на протяжении разговора становился все тише и тише, и теперь его было едва слышно. — Я ехал за Хэнли очень близко. Следующее, что я по-настоящему помню, — это что у меня в руках рация и я ору: «Изгой-шесть, нас подбили у пересечения Флориды и Федалии», а потом говорю Манниксу, — (это был его водитель), — чтобы дал газу. Головную машину я в тот момент не видел. Дорога впереди была пустая до самого КАПа. Мы вылетели из зоны обстрела и потом еще немного проехали, может, метров тридцать. Головная съехала с дороги влево. Там был садик какой-то и дворик при доме, а дальше ничего — просто большой пустырь. Первая машина остановилась за этим двориком. Я сказал Манниксу, чтобы подъехал и встал рядом. Нас начали сильно обстреливать из стрелкового оружия. Я приказал Манниксу подъехать и встать. Там был домик и «хамви», а потом мы всё увидели.

Увидели вот что:

— Он был весь белый, по голове сбоку текла кровь, глаза пустые.

Это был Уайнгар.

— Я подумал, что он мертвый. Ни на что не реагировал. Никаких признаков жизни. Глаза широко открыты. Я подхватил его под задницу, чтобы помочь занести в машину, и рука соскользнула. Там все было в крови.

Это был Райер.

— А потом Хэнли? — спросил Козларич.

— Да. Сразу было ясно, что тяжелая травма головы: глаза закатились, изо рта шла пена.

А Беннет?

А Миллер?

— Я радировал на Изгой-шесть, чтобы прислали медицинский вертолет на КАП Каджимат, — сказал Шоумен. Он начал было говорить что-то еще, объясняя, почему не поехал с колонной на ПОБ, где вертолетам легче приземляться, но его голос совсем сошел на нет. — Потому что дотуда близко было, — проговорил он затем и снова умолк.

— Это было верное решение. Ты правильно сделал, Нейт, — сказал Козларич. — А что касается маршрута — у тебя было две возможности. Ты выбрал меньшее из двух зол, поступил по рейнджерскому правилу — никогда не возвращаться тем же путем.

Шоумен смотрел на него и ничего не говорил.

— Поганый расклад. Но ты все сделал верно, — сказал Козларич.

— Ребята остались внутри, — сказал Шоумен.

— Ты ничем не мог им помочь.

— Так точно, сэр, — сказал Шоумен, и на этом разговор мог бы и окончиться: признания сделаны, прощение получено — но почему-то он нуждался в том, чтобы произнести вслух еще кое-что.

— Маленькому Миллеру снесло голову напрочь, — проговорил он. — В Беннета — прямое попадание. Когда я открыл заднюю дверь, где они сидели…

— Они не успели ничего почувствовать, — перебил его Козларич.

Но не это было главное. Главное — что их убили.

Теперь уже Шоумен смотрел в пол. Не на Козларича. Не на коробку с покрытыми пылью футбольными мячами, которые так и не были розданы. Не на карту на стене, где было изображено, как Ирак сам себя дрючит. Он просто смотрел в пол.

Главное — что идея поехать этим путем была его.

— Вот так, в общем, — вздохнул он.

Четыреста двадцать дней назад, когда они все готовились к отправке в Ирак, друг Козларича сделал предсказание: «Вы увидите, как хороший человек разваливается у вас на глазах».

Прошло четыреста двадцать дней, и вопрос оставался только один: из восьми сотен хороших людей — сколько?

На одном конце ПОБ солдат, который не один час обкладывал вход в свою комнату мешками с песком, пока не превратил этот вход в туннель, заявил наконец, что готов к очередной ракетной атаке.

В другой части ПОБ солдаты узнали, что одна из пуль, которые они выпустили после того, как их по пути на помощь взводу Шоумена дважды пытались взорвать с помощью СВУ, влетела в окно дома и, попав в голову иракской девочки, пытавшейся вместе со своими родными спрятаться, убила ее.

Еще в одной части ПОБ солдат думал о том, о чем может думать солдат после того, как, увидев собаку, лакавшую кровь — кровь Уайнгара, или Райера, или Хэнли, или Беннета, или Миллера, — застрелил ее.

Хорошие солдаты.

Действительно хорошие.

— Ты, мой друг, свое отвоевал, — сказал сейчас Козларич Шоумену, и из всего, что он когда-либо в жизни произнес, ничто, похоже, не было дальше от истины.

Я хочу обратиться к нашим военным и гражданским лицам в Ираке. Действуя в тяжелых обстоятельствах, вы проявили невероятное умение и профессионализм. Тот поворот, которого вы добились в Ираке, — это блестящее достижение, и оно останется в американской истории. И, сколь бы ни была трудна эта война, она не бесконечна. Мы ожидаем, что положение на местах и дальше будет улучшаться, и это позволит нам продолжить политику возвращения людей домой по мере достижения успеха. Придет день, когда Ирак станет достойным партнером Соединенных Штатов. Придет день, когда в Ираке будет создана устойчивая демократия, которая будет способствовать борьбе с нашими общими врагами и соблюдению наших общих интересов на Ближнем Востоке. И когда этот день настанет, вы вернетесь на родину, гордые успехом, и получите благодарность всего нашего народа. Да благословит вас Бог.

Джордж У. Буш, 10 апреля 2008 года

— Знаешь, что я люблю? Морковку-малютку. Морковку-малютку с соусом «ранчо», — сказал солдат. — Приеду домой, сразу поем морковки.

— Тс-с-с, — сказал другой, не открывая глаз. — Я плыву на лодочке.

Они пришли к финишу. Наконец-то. 4 апреля. Через несколько часов, когда стемнеет, в ночном небе над Рустамией появятся вертолеты «Чинук». И тогда первая группа — 235 человек — отправится домой, а к 10 апреля никого из них уже не останется.

Рустамия — багдадский аэропорт.

Багдад — Кувейт.

Кувейт — Будапешт.

Будапешт — Шаннон, Ирландия.

Шаннон — Гуз-Бэй, Канада.

Гуз-Бэй — Рокфорд, Иллинойс.

Рокфорд — Топика, Канзас.

Топика — Форт-Райли, автобусами.

А потом — торжественная встреча, которую им устроит благодарный народ США. В маленьком полупустом спортивном зале.

Организовать отъезд было непросто. Хотя Муктада аль-Садр в самом начале апреля снова объявил прекращение огня, нападения продолжались, и это означало, что, несмотря на прекращение боевых действий в полном объеме, солдаты, находившиеся на КАПах и блокпостах, должны были пробиваться на ПОБ с боем. Однажды в командном пункте, откуда координировались все эти передвижения, несколько военных, не веря своим глазам, увидели на видеомониторе, как иракец с автоматом АК-47, выскочив из-за угла, начал обстреливать колонну в стиле Рэмбо. «Сдохни, обезьяна!» — крикнул почему-то Брент Каммингз, и другие это подхватили, стали смеяться и скандировать вплоть до того момента, когда подлетел вертолет «Апач» и оставил от «обезьяны» мокрое место, что они приветствовали радостными возгласами. В другой раз они следили за продвижением группы по расчистке маршрута из другого батальона, которая ехала по «Хищникам» к солдатам из 2-16, застрявшим на брошенном иракцами блокпосту. Вдруг весь экран заволокло черным, а когда он расчистился, они увидели, как головная машина по дуге съехала с дороги и, все ускоряясь, двинулась через поле. СФЗ, на котором она подорвалась, обезглавил водителя, но его ступня продолжала нажимать на педаль газа. Всю ночь после этого Каммингз видел этот вездеход, описывающий посреди поля изящную дугу, а у Козларича между тем в голове были свои картинки: ему приснился еще один сон. На сей раз — о минометных минах. Они взрывались повсюду. Спереди. Сзади. Прилетали и прилетали, ложились все ближе, взяв его в вилку, пока весь мир не превратился в грохот и вздымающееся пламя, — и тут он проснулся и понял, что все с ним в порядке. В полном порядке.