Пока я рассказывал, Наталья не проронила ни слова. Изредка, когда какой-то момент казался ей особенно неприятным, она слегка прищуривалась, словно наводила невидимый прицел мне в лоб.

– Как ты думаешь, – выслушав меня до конца, спросила Наталья, – он переспал с цыганкой или еще не успел?

– Если не успел, то это что-то изменит? – недоверчиво спросил я.

– Ничего не изменит. Я просто хочу знать, до какой низости опустился этот человек.

– Я думаю, что между ними ничего не было. Все их встречи проходили под негласным надзором братьев Айгюль, они бы им далеко зайти не дали. Хотя… Стоит возле свалки недостроенное здание, развлекайся – не хочу! Никто тебе там не помешает, чужие шаги издалека слышны будут.

– Андрей, я уже который день пытаюсь поговорить с родителями Меркушина, но они меня слушать не хотят, всякую лапшу мне на уши вешают. Поговори ты с ними, объясни, что или они заберут его вещи себе, или я выброшу их в мусорный контейнер.

– А как же твоя любезнейшая Тамара Григорьевна? Она что, с его родителями поговорить не может? Познакомить вас у нее ума хватило, пускай теперь она посредником будет, а не я.

– Почему я должна посторонних людей в это дело вмешивать? Ты что, хочешь, чтобы про цыганку весь город узнал? Я и так вся помоями облитая с ног до головы, а ты еще добавить хочешь?

– Пока он очнется, ждать не будешь?

– Андрюша! – в отчаянии воскликнула Наталья. – Я уже сто раз подумала, что если бы вы его живого со свалки не донесли, то всем бы легче было!

– Наташа, так же нельзя говорить, – с сожалением сказал я.

– Ничего, ты враг условностей, стерпишь.

– Когда он очнется, ты не будешь комедию ломать, сразу ему все выложишь?

– Он не достоин моей жалости. Очнется он или нет, развод – дело решенное. Ты поговоришь с его родителями?

– Нет. Я в семейные дрязги лезть не собираюсь. Хочешь выбросить его вещи – выбрасывай. Работать сможет – новые купит.

– Ты еще ни с кем не сошелся? – забыв на время о собственных проблемах, спросила Наталья.

– Как надумаю жениться, так принесу тебе фотографию на согласование.

– Приноси, посмотрю, на кого ты меня променял.

– Но-но, Наташа! – возмутился я. – Это кто кого послал, ты не забыла?

– Ты меня, – убежденно сказала она. – Ходил, по сторонам зыркал, а меня виноватой выставляешь? Не вздумай маму подзуживать, я и так от нее уже наслушалась.

Дверь на кухню распахнулась, вошла Клавдия Алексеевна.

– Я вижу, вы ругаться начали, – сказала она. – Давайте лучше чаю попьем, а когда я уеду, тогда будете отношения выяснять.

– Я не буду ни с кем выяснять отношения, – твердо заявила Наталья. – Что тот свинья, что этот. Попросила как человека: забери меркушинские вещи. Он не хочет. Мне что, самой их до контейнера нести?

– Ты сейчас часть вещей в узелок сверни, – предложил я. – Пойду домой, прихвачу.

– Нет, сейчас я ничего не буду делать, – смутилась Наталья. – Ты чай будешь?

– Как дела в Верх-Иланске? – не обращая внимания на хозяйку, спросил я. – В моей комнате кто нынче живет?

У Клавдии Алексеевны глаза были разного цвета: левый – голубой, а правый – карий. Когда она разговаривала со мной, то всегда старалась держаться в профиль, чтобы я видел только один глаз. Если разговор был при голубоглазой Маринке, теща держалась ко мне левой стороной, если при Наталье – правой.

– В твою комнату участкового заселили, он новенький, ты его не знаешь. А так в поселке все по-старому. Жду вот, когда Петя женится да ребеночка родит. С девок, как я погляжу, толку не будет.

– Это еще что за новости? – удивилась Наталья. – Ты меня в расчет не берешь? Мне рожать через два месяца, а ты всякую ерунду при постороннем человеке собираешь.

– Родить-то ты родишь, кто воспитывать ребеночка будет? Без отца – это не семья, а так, одно название. Если парень родится, то еще куда ни шло, а девчонка будет – вся в тебя пойдет. Выдерга вырастет – хуже, чем Марина. Та хоть немного успокоилась, а то ведь в детстве нервов мне помотала, половина головы седая из-за нее.

В дверь настойчиво позвонили. Наталья пошла открывать.

– Ты Наташу не бросай, – попросила Клавдия Алексеевна. – Трудно ей одной будет. Мы, конечно, будем помогать, чем сможем. Но мы, сам знаешь, далеко, а ты – рядом.

– Она с Меркушиным – все? – спросил я. – Ради ребенка сходиться не будут?

– Нет, все, это дело конченое, – уверенно сказала несостоявшаяся теща. – Я бы тоже такого не простила. Это надо додуматься: с цыганкой блудить начал! Стыд ведь какой, сам подумай. Хорошо еще в поселке не знают, так бы все косточки мне перемыли. Остался бы ты жить с Наташей, ничего бы такого не было. Подумаешь, психованной стала, ну и что? У меня муж по молодости тоже был не подарок, и ничего – троих детей родили и до самой его смерти дружно жили.

Я ничего не стал ей объяснять. Не рассказывать же пожилой деревенской женщине про энергетику любви. Наталья слушать не захотела, а ее мать и подавно не будет.

В прихожей стало шумно. В гости пришли Марина с женихом. Я хотел сразу же уйти, но теща попросила остаться, посидеть с ними, попить чаю. К Маринкиному новому избраннику она относилась прохладно, не считала его за серьезного мужчину. «Болтливый он какой-то, – как-то сказала она мне. – Как выпьет, так болтает без умолку, никого не слушает, только себя самого».

Отдав долг вежливости, я стал собираться домой. Все семейство Антоновых вышло проводить меня. Как галантный кавалер, я чмокнул на прощанье тещу в левую щеку, до Наташки едва дотронулся губами, а вот Марину звучно поцеловал прямо в губы. Пускай Наташа позлится, не все ей надо мной измываться.

В воскресенье Меркушин пришел в себя, в понедельник я был у него.

Леня лежал в одноместной палате. Он был бледен, голова перевязана бинтами, правая рука в гипсе. За время, проведенное в беспамятстве, сильно исхудал, черты лица обострились.

– Наши уже были у тебя? – спросил я, присаживаясь рядом с кроватью.

– Были, – еле слышным голосом ответил он. – Заставили рапорт на увольнение подписать и взяли объяснение, что никто меня по голове не бил, а это я сам упал на свалке. Как ты думаешь, я зря это сделал?

– Ты ушел с пистолетом с дежурства, эта история получила огласку. Если бы дело дошло до официального расследования, твои действия квалифицировали бы как хищение огнестрельного оружия.

– Почему хищение? – заерзал он на кровати. – Я же ни у кого ничего не похищал. Пистолет был мой, я получил его на время дежурства.

– Ты распорядился оружием, которым временно владел, в личных целях – ты пошел с пистолетом на свалку, а тебя туда никто из начальства не посылал. Леня, ты лежи, не нервничай, про разборки с пистолетом забудь.