своей силой судебный аппарат с семью судьями, мечущимся в ярости прокурором, секретарем и судебным исполнителем против двух слабых, худеньких женщин с грудным младенцем, под стражей солдат с обнаженными саблями в руках. Знать, этот аппарат, пожираемый ржавчиной подлости и беззакония, скоро уже рассыплется в прах, если две слабые женщины наводят на него такой ужас, что ему приходится высылать их на край света».

Арест жены, суровый приговор ей, тревога за судьбу сына — все это тяжелым грузом легло на сердце Феликса. Возвратившись из Парижа, он снова просил Главное правление отправить его на нелегальную работу в Польшу. Он неизменно получал отказ, но продолжал настаивать на своей просьбе.

В январе наступившего 1912 года Дзержинский все же выехал ненадолго в Варшаву. Следовало восстановить доставку нелегальной литературы, а заодно выяснить некоторые подробности, связанные с провокациями в варшавской организации. После встречи с Бакаем Феликс предложил провести партийный суд над Кшесинским. Кшесинский с негодованием отверг обвинения, назвав их лживыми, и просил, чтобы партийный суд состоялся возможно быстрее. На суде-то он легко опровергнет надуманные обвинения! Возмущение глубоко обиженного Кшесинского казалось столь искренним, что подпольщики, пришедшие к нему для сурового разговора, заколебались...

А на другой день Кшесинского уже не было в Кракове. Он исчез из города той же ночью.

Главное правление поручило Дзержинскому расследовать участившиеся провокации в Варшаве.

Соблюдая всяческие предосторожности, он снова побывал у Зосиного отца. Дождавшись наступления темноты, пришел на Вспульную улицу, прошел мимо дома Мушкатов, свернул на Маршалковскую и снова вышел на Вспульную. Ничто не вызвало у него подозрений. Он поднялся на второй этаж, потянул за ручку дверного звонка.

В семье Мушкатов Феликс продолжал выдавать себя за Казимира. На этот раз он интересовался судьбой своего «племянника» Ясика. Только Сигизмунд Генрихович знал, кто их гость.

Пани Каролина встретила Феликса, как старого знакомого.

— Пан Казимир выпьет стакан чая? — спросила она.

— С удовольствием, но извините, если через несколько минут я исчезну...

— Говорите Сигизмунду громче, — предупредила пани Каролина, — из-за всей этой истории он почти перестал слышать.

Феликс торопился покинуть квартиру семьи Мушкатов. Его волновало неосознанное ощущение тревоги. Прямо отсюда он намеревался отправиться на вокзал, чтобы уехать в Краков. Поэтому он сразу завел разговор о главном, что привело его на Вспульную улицу, — о судьбе Ясика.

Сигизмунд Генрихович сказал, что есть возможность через сестру жены устроить ребенка в детский приют при больнице Младенца Иисуса — недалеко отсюда, на улице Теодора.

Юзеф вспомнил — это та самая больница, где лежали в морге убитые на первомайской демонстрации семь лет назад... Вспомнил, что в газетной городской хронике часто сообщали о детях, подкинутых к подъезду больницы Младенца Иисуса. Будто все обездоленные женщины Варшавы старались оставить своих детей на попечение Младенца Иисуса!.. Нет, нет, все, что угодно, но только не сиротский дом!

— А вы получили письмо от Феликса с просьбой посоветоваться с доктором Корчаком? — спросил он[3].

— Да, конечно, — сказал Сигизмунд Генрихович. — Я пошел к нему на другой же день после того, как получил письмо. Януш Корчак решительно отверг наше намерение поместить ребенка в приют Младенца Иисуса. Там детей или отдают на воспитание бездетным людям, или они умирают... Он рекомендовал другое: воспользоваться детским пансионом пани Савицкой. Стоит это не дороже, но есть гарантия, что ребенок будет в хороших руках.

— Вот на этом варианте и остановимся, — сказал Феликс.

Он поднялся из-за стола, оставив недопитый чай, и ушел.

А через полчаса ввалились жандармы и несколько штатских. Они торопливо осматривали комнаты, и прежде всего прихожую, чтобы удостовериться по одежде — нет ли тут посторонних. Ушли озлобленные, оставив в квартире полицейскую засаду.

Жандармский подполковник рвал и метал, когда узнал, что у него из-под рук ушел Дзержинский... Он специально давно уже распорядился поставить филера для наблюдения за квартирой тестя подпольщика — Мушката. Рано или поздно Дзержинский сюда придет, тем более, что старик занимается судьбой его сына. И вот тебе на — пока филер дошел до охранки на Театральной площади, пока вызвали наряд, пока доехали — Дзержинский ушел...

О происшедшем Сигизмунд Генрихович сразу написал Феликсу на имя Карловича в Ягеллонский университет. Феликс понял, что охранка следит за каждым его шагом.

И тем не менее Дзержинский настаивал на своем отъезде в Польшу для нелегальной работы. Он писал в Главное правление Тышке:

«Не возражайте против этого, ибо я должен либо быть весь в огне и подходящей для меня работе, либо меня свезут... на кладбище. Дело со мной обстоит хуже, чем Вы полагаете, и Ваша политика не пускать меня в страну, лишать меня возможности делать то, что мне приказывает не только мой партийный разум, но и все мое существо, кончится тем, что я бесславно погибну для дела. Польза для партии от этого будет невелика».

В марте Главное правление удовлетворило наконец просьбу Дзержинского — разрешило ему выехать в Польшу. Перед отъездом он написал товарищам большое письмо, просил опубликовать его в печати, если с ним что-то случится. А случиться могло только одно — арест, за которым последует каторга или ссылка.

Письмо Юзефа звучало как завещание революционера-большевика, уходящего на опасную работу. Он написал:

«...Я еду в страну вопреки настойчивому желанию Главного правления, чтобы в связи с состоянием дел в варшавской организации и несомненным фактом проникновения в нее и хозяйничанья провокации я отказался от своего намерения. Я еду, несмотря на то, что на меня в Варшаве охранка, хорошо осведомленная о моем прибытии, постоянно устраивает охоту, как это имело место в январе, когда только благодаря случайности мне удалось уйти от рук полиции и не попасть в западню. И у меня есть основание предполагать, что теперь охота на меня начнется с удвоенным рвением. Но я думаю, что если вообще может быть оздоровлена варшавская организация и сохранена от разлагающего влияния... дезорганизаторов, то успешнее всего мог бы это сделать я при моем знании местных условий и людей.

К сожалению, я более чем уверен, что из этой поездки я не вернусь. Будучи уже «лишенным прав» и имея приговор поселения, мне полагается сейчас за один только побег с поселения получить каторгу. Возможно, я покидаю вас на долгие годы. Я не хочу зря погибать... Я должен выполнить то, что считаю своей обязанностью, так мне велит моя партийная совесть. Из последних 14 лет моей жизни 6 я провел в тюрьме и 1 год в