на каторге побывал. Сбежал оттуда и к большевикам примкнул. Теперь, как говорят, профессиональный революционер.

— Удивительно! — воскликнул Дзержинский. — Удивительная встреча! Но куда вы меня везете?

— В Замоскворечье, к вашей сестре. Ее предупредили.

— Подождите, подождите, вы говорили о митинге в городской думе... Поедемте сначала туда.

— Ну, как хотите. На митинг так на митинг.

Пролетка замедлила ход — ближе к Лубянской площади толпы заполнили всю Сретенку, и дальше ехать было трудно. Кое-как добрались до Охотного ряда и отпустили извозчика. Здесь было совсем рядом.

Они подошли к кирпичному зданию рядом с Красной площадью и проникли внутрь. Митинг уже начался. Василий протиснулся вперед и шепнул что-то на ухо человеку, который открывал митинг. Когда говоривший оратор закончил свою речь, тот громко объявил:

— Слово имеет товарищ Дзержинский. Он только что освобожден из Бутырской тюрьмы...

Сообщение вызвало сочувственный гул. Дзержинский, зажав в руке суконную бескозырку каторжника, высоко поднял ее над головой.

— Товарищи! Граждане! Самодержавие свергнуто! — он резко опустил руку, словно разрубил воздух.

Поздней ночью явился он к сестре Ядвиге, которая жила в тесной комнатке в глухом переулке Замоскворечья. Название соответствовало трущобам — Кривой переулок.

Последний раз Ядвига видела брата в суде прошлой весной, здесь, в Москве, в судебной палате. Приговорили его еще к шести годам каторги. Ядвига была в суде, слушала и беспрестанно вытирала слезы. Невозможно было видеть его на скамье подсудимых, такого бледного, изнуренного...

И вот он здесь. Ядвига уже перестала ждать брата, думала — не удалось, видно, освободить его из тюрьмы. А Феликс стоял перед ней в сером тюремном халате, в суконной бескозырке, с красным бантом на груди. Глаза его сияли радостью.

— Вот я и вернулся, — сказал он, обнимая сестру.

Каким блаженством было для него в эту первую ночь вытянуться на стареньком диване, вдыхая свежесть белоснежного белья. Но заснуть он не мог — слишком были напряжены нервы. Он ворошил в памяти пережитое...

Ему нет еще сорока. Из них двадцать два года он отдал революции, борьбе с самодержавием, если считать с того дня, когда в Вильно гимназисты давали свою клятву... Феликс улыбнулся: как давно это было!

Одиннадцать лет его жизни прошли в тюрьмах, в ссылках, на каторге. Шесть арестов и три побега. Таков календарь революционера... И каждый раз тюремная тишина, в которой слышен даже червь, точащий деревянные нары. И непрерывная гнетущая тоска по воле и близким...

Сон все не шел к недавнему узнику. Он повернулся, заскрипели пружины, напомнив почему-то о кандалах. Два последних года он провел в каторжных тюрьмах, закованный в кандалы, в Орле и Москве. Два года!.. Кандалы сняли совсем недавно, несколько недель назад. Под ними образовались незаживающие язвы. Но не это заставило тюремщиков снять кандалы. Дзержинскому предстояла далекая каторга, и арестант не выдержал бы такого пути в кандалах. Да к тому же кандалы мешали работать на швейной ножной машине. В мастерской при Бутырской тюрьме выполнялись военные заказы — арестанты шили солдатское обмундирование. Начальник тюрьмы добивался, чтобы заключенные выполняли норму. А тут кандалы... Странно: кандалы непрестанно впитывают человеческое тепло — и остаются всегда холодными...

Заснул он лишь под утро, когда в окне забрезжил неясный рассвет. И снова увидел он так часто повторявшийся сон-мечту. Перед ним бескрайнее поле, просторное небо и много-много цветов. Он идет с сыном по земле, щедро залитой солнцем. А на душе так радостно и светло...

2

Годы тюремных лишений подорвали силы Дзержинского. Он свалился и несколько дней пролежал. Потом его отправили полечиться за город.

Но отдых был недолгим. Дзержинский не выдержал. И снова начались митинги, собрания, бессонные ночи, жизнь впроголодь и всухомятку...

Прошел март и половина апреля. С приездом Ленина из Швейцарии в Петроград началась подготовка к Всероссийской партийной конференции, на которую в составе московской делегации избрали и Дзержинского. Здесь Феликс Эдмундович снова встретился с Владимиром Ильичем, встретился, чтобы больше не расставаться.

Только на несколько недель он уехал под Оренбург на кумыс, как рекомендовали ему врачи, опасавшиеся за его ослабленные легкие.

В Петроград Феликс Эдмундович вернулся в июле. За это время в столице произошли большие события — подняла голову контрреволюция. Владимир Ильич должен был уйти в подполье — правительство Керенского издало приказ об его аресте. Агенты контрразведки рыскали всюду. Их бесило, что в газетах все время появлялись статьи Ленина. Значит, он был рядом. Но где именно?

К Владимиру Ильичу Дзержинский поехал вскоре после того, как вернулся из Оренбургских степей. Сопровождать его вызвался Яков Михайлович Свердлов — он уже бывал в Разливе, знал дорогу, людей и необходимые пароли. Познакомились и сдружились они на Апрельской партконференции, когда пришлось пользоваться одними и теми же «ночевками» — жильем для делегатов, которое предоставляли им коренные петроградцы-большевики. Иного пристанища у приехавших делегатов не было.

Соблюдая всяческие предосторожности, сели на Приморском вокзале в поезд и сошли на станции Разлив. Тесной улочкой прошли через станционный поселок и остановились у небольшого домика вблизи озера, поросшего камышом. Встретила их молодая женщина. Она узнала Якова Михайловича и настороженно оглядела Дзержинского.

— Свои, свои, — успокоил ее Яков Михайлович. — Сам-то дома?

— На покосе... Обещал к вечеру воротиться.

— Тогда мы одни поедем. Ботик дадите?

Женщина проводила их к озеру, отомкнула стоявшую на приколе лодку, принесла весла. Феликс взялся грести, а Яков Михайлович сел на корму. Сначала шли вдоль берега, потом переплыли на другую сторону. Лодка мягко врезалась в низкий берег, поросший шершавой осокой.

Из кустарника вышел человек в косоворотке. Приветливо поздоровался.

— Я за вами давно слежу, Яков Михайлович. Сперва не узнал: кто это, думаю, не вовремя едет?.. Пойдемте, Владимир Ильич будет доволен.

Хозяин подпольной явки большевик Емельянов пошел вперед.

— Жена ничего не наказывала? — спросил он, не оглядываясь.

— Что, заскучал? — шутливо спросил Свердлов. — Сказала только, что ты на покосе, ну мы и поверили.

— Она у меня молодец...

Через несколько минут вышли к приземистому шалашу, окруженному густым кустарником. Перед шалашом бесцветным пламенем нежарко горел костер, на почерневших рогульках висел чугунный котел. Чуть поодаль стоял косарь и сосредоточенно точил косу. Он равнодушно посмотрел на пришедших и отвернулся.

— Вот и пришли...

Дзержинский огляделся — а где же Ленин? Недоуменно взглянул на Свердлова. Яков Михайлович весело рассмеялся.

— Отличная конспирация! — воскликнул он, поняв, что Владимир Ильич решил подшутить над новичком.

Молчаливый косарь снова повернулся и тоже рассмеялся.