– Хорошо, – сказал я. – А кто у вас за старцем святым следит? За тем, что к чете царской вхож.

– А мой папаша и следит, – сказал филер.

– Так вот, если хочешь остаться на службе, – сказал я, – то пусть папаша твой устроит мне встречу со святым. Понял?

– Понял, чего же не понять, – сказал Сивков, – только папаша мне устроит взбучку за то, что я попался.

– А ты ему об этом не говори, – предложил я, – скажи, что должен одному хорошему человеку услугу сделать. Он тебя спас, а ты ему отплатить должен, а то расплата будет нехорошей.

– Вы, господин хороший, в Питере не так давно, – сказал Сивков, – у нас не принято угрожать филерам.

– Грозишь? – усмехнулся я. – Я тебя сейчас пристрелю и пойду домой пить чай. А твой папаша пусть тебя хоронит и в деревню отпишет, что откинулся ты в деревянном макинтоше надолго, если не навсегда.

– Ваше благородие, – взмолился филер, – век жизни благодарен буду, семью в город хочу перетянуть, не убивайте, все сделаю, как вы просили.

– Как тебя зовут-то, Сивков? – спросил я, убирая револьвер.

– Константином кличут, ваше благородие, – отозвался бывший пленник.

– Константин – значит постоянный, стойкий, по имени твоему и Константинополь назвали, – сказал я. – Я тебе верю. Встречаться будем здесь. Каждую неделю во вторник проверяй тумбу афишную на углу Литейного. Увидишь красный крест с левого края – приходи в полдень на следующий день. Нарисуешь черный крест с правого края – жди меня в полдень на следующий день. Поверь, что со мной лучше дружить, чем враждовать. И смени пальто. В этом пальто любой признает в тебе филера.

Я поправил на себе портупею и спокойно пошел к выходу на проспект. В принципе, за слежку можно не беспокоиться. Она есть и это уже успокаивает.

В газете прочитал, что Марии Склодовской-Кюри присуждена Нобелевская премия «За выдающиеся заслуги в развитии химии: открытие элементов радия и полония, выделение радия и изучение природы и соединений этого замечательного элемента». Это, пожалуй, самое значительное открытие двадцатого века, устанавливающее вооруженный паритет между странами, способными устроить мировую бойню.

Дни шли за днями, а я, честно говоря, ничего не сделал особенно такого, что могло бы изменить нашу жизнь. Целыми днями я рассматривал проекты, ценные продвигал вперед по военной линии, потому что гражданские чиновники меня бы и слушать не стали. Надо же, какой Ньютон выискался, сказали бы они и пошли курить в курилку, обсуждая ножки танцовщиц в балете.

Сомнительно, что за три года при том уровне технологий могут ввести в действие те виды оружия, которые я рекомендовал конструкторам в виде рисунков и простейших схем. Я все-таки не инженер, но устное пояснение давал после того, как за подписью начальника Военно-ученого комитета отправлялась заявка на разработку опытного образца. Все упиралось в деньги, а деньги выделялись на дредноуты после славной «победы» при Цусиме.

Время идет неумолимо. Оно не подчиняется тем, кто работает круглые сутки или круглые сутки сидит себе на диване и предается мечтаниям. Все эти сетования на то, что время летит быстро или время идет медленно, ничего под собой не имеют. Длительность секунд не изменилась ни на миг. Хотя миг – это русская мера времени, равная секунде.

Все словари дают определение, что миг – это очень короткий промежуток времени; мгновение, момент. Однако момент – это средневековая английская мера времени, равная полутора минутам. Один час – это сорок моментов.

Если вам говорят: подождите момент, то вам нужно ждать не менее полутора минут.

Есть и старославянские единицы времени. Начнем с календаря. В календаре век или, как его называли, круг жизни содержит сто сорок четыре Лета. В каждом Лете было девять месяцев и три сезона – Осень, Весна, Лето. Отсюда и слова пошли – летопись, летоисчисление, сколько вам лет. Ведь никто не спрашивает, сколько вам годов? Все говорят, а сколько вам лет? Итак, Лето – девять месяцев. Месяц – сорок один или сорок дней (в зависимости от того нечетный или четный месяц). День – шестнадцать часов. Час – сто сорок четыре части. Часть – одна тысяча двести девяносто шесть долей. Доля – семьдесят два мгновения. Мгновение – семьсот шестьдесят мигов. Миг – сто шестьдесят сигов. Слово «сигануть» как раз и пошло отсюда. Сиг – четырнадцать тысяч сантигов. Новые сутки начинались с заходом солнца. Только у российских пограничников новые пограничные сутки начинаются с заходом солнца, то есть в двадцать часов, как и у прародителей наших. Да и слово сутки есть только в русском языке и в славянских языках. Сутки – это соединение, стык дня и ночи.

Неделя состояла из девяти дней: понедельник, вторник, тритейник, четверг, пятница, шестица, седьми-ца, осьмица и неделя. Все месяцы начинались в строго определенные дни недели. Например, если первый месяц года начинается во вторник, то и все остальные нечетные месяцы будут начинаться во вторник, а четные – в седмицу.

Чего-то вспомнилось, когда мы в училище выясняли, почему пограничные сутки начинаются в двадцать часов. Кое-что осталось от календаря и сегодня. Поминовение умершего родственника совершается через неделю (9 дней) и через месяц (40 дней), то есть на девятый и сороковой день.

Я тут подсчитал, что славянский век намного длиннее европейского. В европейском веке 1200 месяцев и 36 000 дней, а в славянском веке 1298 месяцев и 51 920 дней.

Но черт подери, время идет, а Петровас и Сивковы как сквозь землю провалились. Слежку за собой не наблюдаю. Это не значит, что ее нет. Возможно, что за мной ведут наблюдение издалека, отпуская на почтительное расстояние.

В первый вторник апреля на афишной тумбе справа я увидел черный крест. Небольшой крестик на уровне пояса. То есть рисовавший крест человек не махал руками, выискивая удобное место, а подошел к тумбе и спокойно рисовал на уровне опущенной руки.

На следующий день я отпросился в Публичную библиотеку и около половины двенадцатого до полудня был в районе обусловленной встречи. Все было спокойно.

Я зашел в подворотню и закурил. Мало ли зачем офицер зашел в подворотню. Прохожих было мало, а в подворотню никто не заходил и не выходил.

По Сивкову можно было проверять время, и одет он был в приличное пальто темного цвета.

– Вы располагаете временем для встречи? – спросил он. И получив утвердительный ответ предложил поехать на извозчике.

Выйдя на проспект, мы взяли лихача.

– На Гороховую, – сказал Сивков, – дом шестьдесят четыре.

На Гороховой Сивков-младший передал меня Сивкову-старшему, солидному господину, похожему на купца или приказчика, который кивком головы пригласил следовать за ним. Меня привели в комнату, где стоял стол с четырьмя стульями, а ближе к окну стояло бюро с письменными принадлежностями.

«Неужели по вечерам Распутин пишет стихи или мемуары?» – подумалось мне.