– Ты писульку туда направь о прикомандировании его ко мне, – попросил я Сенцова.

Пока в кабинетах делали ремонт, я заканчивал все дела в ВУК. Затем представился по случаю убытия всем моим начальникам вплоть до начальника ВУК. С генерал-майором Иноземцевым мы условились, что я всегда приду на помощь в составлении заключения по прожектам и буду консультировать по новинкам вооружения и техники, так как считаю, что это не менее важное дело, чем работа чиновника по особым поручениям при премьер-министре Российской империи. С ним же я решил вопрос об откомандировании со мной Терентьева. Этот вопрос тоже решился очень быстро, так как из канцелярии премьера пришла соответствующая бумага.

Новоселье пришлось как раз на день коронации короля Георга Пятого и день нападения на мою родину Гитлера. Нам всю жизнь забивали голову, что именно в этот день началась Вторая мировая война, а до этого все, что было, это так, игрушки. Однако именно Сталин открыл Гитлеру путь в Польшу и сам захватил половину страны под предлогом того, чтобы оттянуть время нападения Гитлера на нас. Мол, если бы не Сталин, то Отечественная война началась бы на два года раньше. Да война бы вообще не началась, если бы Сталин топнул ногой, как он топал на своих военачальников, которых группами и поодиночке расстреливали в подвалах ЧК и на расстрельных полигонах, понатыканных вокруг столицы и областных центров страны, где так вольно дышит человек.

Петр Аркадьевич Столыпин тоже посетил мою келью и остался доволен тем, как я обустроился.

– Очень уютно у вас, Олег Васильевич, – сказал он. – Скоро приезжает из Англии ЕИВ с семьей, и я размышляю, как я ему все расскажу. Поймет ли он меня?

– Ваше высокопревосходительство, – начал я, но премьер отмахнулся:

– У меня есть имя и отчество, и для вас я Петр Аркадьевич, а вот на людях я для вас ваше высокопревосходительство.

– Петр Аркадьевич, – продолжил я, – одна мудрая женщина говорила мне в свое время: если не знаешь, что говорить, то говори правду. Лучше всего, если при разговоре с царской четой будете присутствовать вы, Распутин и я. Представите меня как Ангела. Я подробно расскажу, как начнется война, как застрелят и утопят в Неве Распутина, как низложат царя и как в доме купца Ипатьева будет расстреляна вся их семья, не пожалеют никого, а драгоценности, спрятанные в платьях великих княжон, большевики заберут себе. Думаю, что это их образумит.

– А если это подтолкнет к кровавому террору, хуже, чем в 1905 году? – спросил Столыпин.

– Тогда, Петр Аркадьевич, в дело придется вступать Ангелу, – сказал я.

– Как это и что это будет? – забеспокоился Верховный правитель.

– Все будет зависеть от обстоятельств, – сказал я.

Мы помолчали.

– Вы бы хоть закурили, – сказал премьер. – Табачный дым действует отвлекающе.

– У меня есть средство почище дыма, – сказал я и звякнул в колокольчик. Появившемуся в дверях Терентьеву я сказал: – Сделай-ка нам, братец Терентьев, по стакану чая с сибирскими травами.

– Слушаюсь, ваше благородие, – сказал Терентьев и исчез.

– Чего-то это он вас благородием титулует, – сказал Столыпин, – непорядок это.

– Простите, Петр Аркадьевич, – сказал я. – Мне больше так нравится. Если у человека благородия нет, то никакими титулованиями это не изменишь. При людях он меня правильно титулует, а при виде вас растерялся.

– А вы действительно ангел? – спросил Столыпин.

– Все мы ангелы по рождению, – сказал я. – Ангелы Божьи знают больше, потому что Книгу судеб читали и судьбу людей знают. И им дано право наставить людей на путь истинный. Только вот никто не знает, какой же путь истинный. И ангелы этого не знают. Является ли добром проявление милосердия к Каину, убившему своего брата Авеля? Является ли справедливостью отрубание руки человеку, укравшему кусок хлеба, чтобы не умереть с голода? Преступно ли стремление раба к свободе? И однозначного ответа на эти вопросы найти нельзя. Не тот враг, кто тебя столкнул в яму, и не тот друг, кто тебя вытащил из ямы. Все взаимосвязано, и цепочка событий может выстроиться так, что никто не сможет предугадать, что получится в итоге.

– А вы знаете, как в России трактуется притча о человеке, упавшем в яму? – спросил Столыпин.

– Знаю, Петр Аркадьевич, – сказал я, – только большинство поминает не яму, а кучу дерьма, и, к большому сожалению, это является самой полной характеристикой русских.

– А если ЕИВ прикажет схватить вас и казнить? – допытывался премьер-министр.

– Я не удивлюсь этому, – сказал я. – Я не удивлюсь, если ЕИВ даст народу выбор – казнить меня или Ваньку-Каина. И народ выберет для казни меня. Значит, народ от Рождества Христова не изменился ни на йоту, и сколько сынов Божьих ни будет ниспослано к ним, чтобы искупить грехи человеческие, народ будет так же грешен, как и был. И стоит ли жалеть такой народ? Не стоит. Изобретение Марии Склодовской-Кюри окажется тем Армагеддоном, по сравнению с которым Всемирный потоп был прогулкой на лодках по искусственному пруду в парке. И власть царская окажется не от Бога, а от народа, который его терпит. Если бы власть императоров была от Бога, то большинство их заканчивало бы свой жизненный путь в геенне огненной, а не в своей постели. И если царь хочет испытать свою судьбу, то пусть испытывает. Я палец о палец не стукну, чтобы ему помочь. И народ вместе с ним окунется в пучину массовых репрессий, и будет подличать, чтобы хоть как-то выжить. Кстати, вы первым сможете ощутить на себе, прав я был или не прав. У оружейников я заказал пластинчатую кирасу из броневой стали для вас, и прошу вас ежедневно носить ее и снимать только во время сна. Береженого и Бог бережет. Тогда не будем тревожить улей и дождемся вашей поездки в Киев.

Вошедший Терентьев принес нам чай с мелиссой, корнем валерьяны, чабрецом и листом лимонника.

После чая Столыпин выглядел бодрым, но чувство тревоги не спадало с него ни на один день.

Я начал игру и думал, что буду от нее в стороне, но, похоже, мне придется играть первую скрипку в оркестре.

Дома я старался быть таким же, как и всегда, но не всегда мне это удавалось, что было замечено и Марфой Никаноровной.

– Что случилось? – спрашивала она.

– Никак не могу решить одну проблему, – говорил я, – но она секретная и с кем-то поделиться с ней нельзя. Даже с тобой. Но скоро все решится.

– Это опасно? – спрашивала Марфа Никаноровна.

– Как тебе сказать, – отшучивался я, – вся наша жизнь состоит из опасностей. Чуть зазеваешься – и на тебя извозчик наедет. А уж у военного человека так опасность на опасности. Слишком сильно вытянулся перед начальством – растяжение всего организма и все тело начинает болеть. Если все перечислять, то придется писать целую книгу, а у меня на это времени нет.

Марфа Никаноровна была человеком любознательным и натурой творческой, что вообще-то не характерно для медицинских работников. А, с другой стороны, как медикам не быть творческими натурами. Ведь они ваяют нового человека, потерявшего свое здоровье в суровых условиях жизни в нашей стране.