Гонвати обратила на отца увеличенные очками глаза и невинным тоном произнесла:

— Ты же член панчаята. Почему бы тебе не объявить ее мертвой по закону?

Накануне следующего собрания деревенского совета старейшин Шившанкар решил выяснить, что думает по этому поводу танцор Хабиб Джу.

— Для меня она умерла, — сказал тот и признался, что чувствует себя виноватым во всем происшедшем. — Искусство, которому я научил ее, она использовала во зло и тем предала нас всех.

Теперь их было двое из пяти членов совета. Вместе они стали давить на Большого Мисри.

— Ну, не знаю, — нерешительно промямлил тот. — Моя Зун ее очень любила.

Шившанкар Шарга с неожиданной для самого себя горячностью принялся убеждать его:

— Неужели ты не хочешь защитить наших девушек от надругательства чужаков? После того, что случилось в твоей семье, мне казалось, ты станешь первым, кто согласится с нашим планом.

И Мисри сдался. Из пяти членов совета осталось двое, два отца — Абдулла и Пьярелал.

— Сарпанч человек мягкосердечный, с ним будет сложно справиться, — заметила Гонвати, когда отец сообщил ей о результатах кампании. — Папочка Бунньи сдастся первым, можете не сомневаться.

Причина уверенности Гонвати заключалась в том, что она ухитрилась заручиться дружбой Пьярелала. Многие месяцы после побега Бунньи пандит пребывал в состоянии депрессии. Его пренебрежение обязанностями шеф-повара Пачхигама стало настолько очевидным, что младшие помощники тактично дали ему понять: во время подготовки к большим банкетам ему, пока он не придет в себя, лучше оставаться дома. Пьярелал согласно кивнул и исключил котелки и банкеты из своей жизни. Он любил поесть, но теперь утратил к пище всякий интерес. Дома он готовил себе самое необходимое, и даже то немногое, что стряпал, съедал безо всякого удовольствия. Одиннадцать часов в день он посвящал медитации. Внешний мир причинял ему слишком много боли.

Исчезновение Бунньи он переживал столь же сильно, как смерть жены. Даже красота кашмирской природы оказалась бессильной смягчить его страдания — не столько физического, сколько морального порядка: мало того, что Бунньи сбежала, она еще оказалась и безнравственной. И это сделало ее чужой. Он чувствовал, что вот-вот рухнет, как старое здание, у которого подгнил фундамент. Прилив уже лизал ему ноги, и Пьярелал ощущал, что скоро его накроет с головой. Медитация научила его отключаться от действительности и уходить в философские размышления. В один из подобных моментов его мысли обратились к Кабиру.

Рассказывали, что поэт Кабир был зачат непорочной девой и родился в 1440 году, но пандита эти легенды мало интересовали. То, что его воспитали ткачи-мусульмане, что он не знал грамоты и единственное, что мог написать, было имя Рамы, тоже не представляло особого интереса. Для Пьярелала было важно другое, а именно учение Кабира о существовании двух душ: души индивидуальной, именуемой дживанатма, и души божественной — параматма. Избавления от страданий и от круга перерождений, по Кабиру, возможно достичь путем избавления от двойственности, посредством слияния души индивидуальной с душою универсальной. Понимание этого состояния как смерти при жизни представлялось Пьярелалу весьма поверхностным. Более глубокое толкование заключалось в том, что таким образом человек мог достичь состояния экстатического восторга.

Однажды, выйдя из состояния медитации на берегу Мускадуна, Пьярелал увидел сидевшую на камне девушку, и на какой-то миг ему почудилось, что это Бунньи, но в следующее мгновение он с упавшим сердцем узнал в ней Гонвати, дочку Шарги. Из вежливости он подошел к ней.

— Пандит-джи, — сказала она через какое-то время, — я часто наблюдала, как вы сидите на этом самом месте, беседуя с Бунньи и Шалимаром, и, признаться, немножко завидовала. Мне тоже хотелось послушать ваши умные речи, мне тоже хотелось приобщиться к вашей мудрости. Увы, я не была вашей дочерью и покорилась судьбе.

Наставника тронули ее слова. Временами ему казалось, что когда Бунньи сидела тут со своим возлюбленным, то в душе посмеивалась над его болтовней. А эта девушка действительно хотела поучиться. Если бы он только знал об этом тогда! Впервые за многие месяцы Пьярелал улыбнулся. После этого девушка так часто, как только могла, приходила на берег Мускадуна и садилась у его ног. Она так серьезно и трепетно ловила каждое его слово, что он неожиданно для себя стал делиться с ней самым сокровенным, о чем не говорил ни с кем. После одной из таких откровенных бесед Гонвати встала, взяла руки Пьярелала в свои и, немного переиначив, повторила ему фразу, которую ее сестра сказала клоуну Шалимару:

— Не вините себя за то, что умерло, а лучше возблагодарите Всевышнего за то, что еще живо.

Абдулла Номан вынужден был принять вариант мритаки — да и как он мог возражать, если даже отец Бунньи высказался «за».

— Ты решил окончательно? — спросил он у друга после совета.

Все остальные разошлись, и они вдвоем пили солоноватый розовый чай у Номанов наверху. Чашка в руках Наставника задребезжала на блюдце, когда он подтверждал смертный приговор.

— Одиннадцать часов на дню я посвящал раздумьям по поводу того, как, существуя в миру, можно в то же время не жить в нем, — поведал Пьярелал старому приятелю. — И многое в этой загадочной формуле мне стало понятно. Мое дитя, моя Бхуми избрала путь мритаки — мертвеца при жизни. Она сделала это по своей воле, и я не должен цепляться за нее. Я решил дать ей уйти. — И после паузы добавил: — К тому же есть и еще одно обстоятельство: нужно как-то усмирить твоего разгневанного сына.

На автобусной остановке, в снежном урагане, Зун проговорила:

— Они убили тебя, потому что любили, а ты ушла.

На окраине Пачхигама, у Мускадуна, было местечко, укрытое от посторонних глаз густой зеленью. Летом после школы четыре неразлучные подруги — сестры Шарга, Зун и Бунньи Каул — неслись, бывало, сюда сломя голову, раздевались донага и кидались в речку. Ледяная вода кусалась, но это было только приятно. Они визжали и хохотали, когда бог вод ласкал их своими холодными руками. Выкупавшись, они катались по траве, пока не обсохнут, высушивали ладонями волосы и возвращались домой как ни в чем не бывало, только после того как все свидетельства их озорства пропадали бесследно. Зимними вечерами четверка с толпой других деревенских ребятишек собиралась в просторном теплом помещении совета старейшин на втором этаже дома Номанов, где взрослые рассказывали им всякие занятные истории.

В памяти Абдуллы Номана хранилась целая библиотека разных легенд и сказок — одна другой невероятнее. Он мог рассказывать их бесконечно, а когда останавливался, дети с криками требовали продолжения. Женщины по очереди вспоминали смешные случаи из собственной жизни. У каждой семьи в Пачхигаме был огромный запас подобных историй, и поскольку их слушали все дети, то эти истории становились их общим достоянием. Этот волшебный, магический круг был разорван, когда Бунньи сбежала в Дели и стала подстилкой американца.