Слева у стены, упираясь одной из спинок в выходящую в комнату часть русской печки, стояла большая двуспальная деревянная кровать с целой горой подушек. Около двери на стене висел такой же полушубок, как и только что полученный Борисом.

Игнатий Петрович положил привезённые им свертки и большой клеёнчатый портфель прямо на груду бумаг, находившихся на столе, и грузно опустился на стул.

Борис опустил свой узел около двери, снял шлем и прислонился к стене, не зная, что ему делать дальше.

В простенках между окнами в комнате стояло несколько венских стульев, около стола — две табуретки, а прямо против двери — комод, покрытый вязаной салфеткой и уставленный флаконами из-под одеколона и какими-то коробками. Над ним кнопками были укреплены на стене несколько выцветших и пожелтевших фотографий.

— Что же ты стоишь, как бедный родственник, Борис? Ты уж не обижайся, ведь ты мне чуть ли не во внуки годишься, так я тебя так называть буду, — сказал Дмитриев, — садись! Давай будем с хозяином договариваться. Эта комната — мое жильё и контора. Я думаю, Николай, — обратился он к стоявшему около стола хозяину, — что тут места и для двоих хватит. Вот, мне нового помощника прислали, возьмёшь и его в постояльцы? Поставим ему топчан вон там, у двери, платить он будет так же, как и я. У вас и столоваться будет, — усмехнулся Игнатий Петрович. — Парень он, кажется, тихий, непьющий. Ну как, согласны? — повернулся он и к Борису, и к хозяину.

Борис молча кивнул головой, с интересом рассматривая хозяина и появившуюся в дверях хозяйку. Дело в том, что оба они и своей внешностью, и одеждой, и говором, и повадками очень походили на тех малороссов, которых он представлял себе по произведениям Гоголя и картинкам из его произведений.

Сам Николай — мужчина среднего роста, правильного телосложения, невысокий, но, видимо, сильный, с приятным лицом, оттенённым ровно подстриженными каштановыми волосами, с широкими чёрными бровями и тёмно-карими глазами, чуть прикрытыми длинными густыми ресницами, с прямым тонким носом, щёточкой чёрных усов, темневших над верхней губой, мог бы называться красавцем, если бы не немного скошенный подбородок, указывавший на довольно покладистый и безвольный характер.

По его виду можно было сразу понять, что он в доме, хотя и голова, но шея, на которой он держится, — его жена, вертит этой головой, как ей вздумается.

Он не решился дать какой-либо ответ, а обернулся к стоявшей в дверях жене и спросил:

— Марья, вот Игнатий Петрович нового постояльца привёл, ты как решаешь? Возьмём?

Марья при этих словах вошла в комнату и очутилась почти рядом с Борей. Она взглянула на него, он также успел её рассмотреть.

Это была женщина лет двадцати пяти, такая же ладная и аккуратная, как и её муж, с чёрными, как смоль, волосами, с очень подвижным и живым лицом, покрывшимся румянцем от того, что муж при посторонних хозяйственный вопрос целиком передаёт в её распоряжение, что, конечно, ей польстило. Она спросила:

— А сколько он платить будет?

Дмитриев ответил:

— Столько же, сколько и я — 9 рублей в месяц, ну а за стирку, если возьмётесь, отдельно.

Марья улыбнулась, обнажив два ряда блестящих белых зубов между ярко-красными влажными губами.

— Ну, где трое едят, там четвёртый не помеха. Пускай остаётся. Николай, пойди принеси из чулана топчан, что для Марфы ставим. Ей теперь придётся дома оставаться, у нас уж ночевать негде будет. Ну да это не беда, меньше шататься будет. Вот только понравится ли ему у нас? Он как будто человек городской, — заметила она, поглядывая на кожаную куртку, в которую был одет Борис.

Но тут вмешался и он сам:

— Да что вы! Я ко всему привык. Вон летом даже в китайской харчевне питался. А у вас так вкусно борщом пахнет! Какая мне особая еда нужна? — горячо возразил он.

— Ну вот, значит, и договорились, — усмехнулся Дмитриев. — А и то, собирайте-ка нам, Марья Павловна, ужинать, мы оба проголодались. А ты, Николай, ладь парню постель — пораньше ляжем, завтра дела много будет.

Ужинали Игнатий Петрович и Борис за тем же столом, за которым только что сидели хозяева, им поставили каждому по большой фаянсовой тарелке, до самых краёв наполненной густым, красным, ароматным борщом, а на блюдо было добавлено несколько больших ломтей свежего пшеничного хлеба.

После вкусного борща, которым Борис, кажется, так наелся, что больше ничего есть и не мог, хозяйка водрузила на середину стола огромную сковороду с большим куском жаренного мяса, обложенного крупно нарезанной картошкой, а в миску положила несколько штук солёных огурцов.

Дмитриев отрезал небольшой кусок мяса и положил его и пару картофелин себе на тарелку. Потом сделал, по просьбе Бориса, то же самое для него. И мясо, и картошка были превосходными, такими же вкусными оказались и огурцы.

Когда постояльцы с трудом справились и с этой едой, Марья поставила перед ними по большой глиняной кружке, а на середину стола — большую кринку, полную холодного молока. Пришлось выпить и молоко.

И хотя и Борис, и Игнатий Петрович так наелись, что могли только сидеть и отдуваться, она, убирая со стола, всё приговаривала, что они ничего почти не поели, и что завтра она куриную лапшу сварит.

Слыша её слова, Дмитриев только руками отмахивался, а Борис, поблагодарив, с трудом поднялся из-за стола и направился в горницу, где Николай ладил ему постель.

А тот тем временем принёс откуда-то двое козел и сейчас прибивал к ним неширокий щит из нескольких хорошо выструганных досок. С одной стороны щита находился и изголовник — доска, прибитая под небольшим углом. Закончив собирать это нехитрое приспособление, Николай крикнул:

— Марья, достань-ка сенник, да сходи набей его сеном.

— Нет-нет, — запротестовал Борис, — у меня постель есть.

И он достал из своего довольно объёмистого узла медвежью шкуру, на которой спал последний год. Марья услышала его возражение и зашла в комнату. Увидев «постель» Бориса, она улыбнулась и, вернувшись через несколько минут, застелила шкуру чистым рядном, а в голову, кроме его маленькой подушки, положила свою большую, кроме того, она положила на эту кровать и совсем новое байковое одеяло.

— Вот, укроетесь сперва этим, а сверху своим суконным, теплее будет. Сейчас-то, может, и ничего, а скоро похолодает.

Когда постель для Бориса была приготовлена, и Марья Павловна отправилась на кухню, чтобы закончить уборку посуды, Борис вышел на крыльцо, где, присев на ступеньки, о чём-то беседовали Дмитриев и хозяин. Сел рядом и он. Николай курил, закурил