Получив на складе большой, хороший дублёный чёрный полушубок с мохнатым белым воротником, меховую шапку, валенки и рукавицы, Борис направился с этим узлом домой.

Последнюю зиму он ходил в папиной поношенной шинели, а этой осенью в собственной кожаной куртке. Но уже становилось холодно, и, конечно, полушубок очень пригодился, а когда Борис носил валенки, он даже и не помнил. Ну а шапка ему не понравилась. Он только что надел вместо кепки папин старый суконный красноармейский шлем и не хотел бы его променять ни на какую шапку.

По дороге, бросив узел в коридоре, Борис заглянул и к бухгалтеру, там ему выдали 25 рублей. Сюда входила оплата проезда от Владивостока до Шкотова и от Шкотова до Новонежина, и аванс в счёт будущего жалования. Тут же с ним переговорил и Ковальский:

— Ты что же мне сразу не сказал, что ты комсомолец? Эх, ты! Я ведь коммунист и сейчас секретарь партийной ячейки в нашей конторе, нас, правда, всего трое: я, десятник Демирский и Колосов ещё. А теперь вот и комсомолец будет! Пока ты первый, может быть, и ещё появятся, тогда и комсомольскую ячейку организуем.

— А я товарища Демирского знаю, мы с ним лес вылавливали.

— Лес… Он-то мне и рассказал про то, что ты член РЛКСМ, а сам ты не догадался об этом сообщить!

Борис промолчал.

Когда он вернулся домой со своей новой спецодеждой, вся семья уже собралась. Узнав от сына, что он-таки получил назначение и должен опять уехать из семьи, Анна Николаевна не могла скрыть своего беспокойства и неудовольствия:

— Опять ты один будешь жить! Опять тебя кто-нибудь подстрелит! Будешь голодать, не мыться месяцами, совсем скрутишься!

— Ну что ты, мама, я же не маленький. А потом ведь это совсем недалеко, до Новонежина всего вёрст 25. Товарняки ходят чуть ли не через два часа, так что я, наверно, часто приезжать буду. Тебе тут одной с ребятами тяжело, ну да ведь скоро папа приедет…

Пока они, пообедав, разговаривали и собирали Борису бельё и необходимые вещи, его младшие братья при помощи сестры решили примерить спецодежду, и через полчаса после этой пробы оказались все перемазанными, как трубочисты. Оказалось, что полученный чёрный полушубок линял и сильно пачкался.

Сборы и домашние хлопоты по заготовке дров, заделке на зиму окон заняли весь вечер, и Борис так и не успел сходить в клуб и попрощаться с товарищами.

Вечером, лёжа в постели, он думал не о своём будущем, не о той, ещё совсем незнакомой работе, которая ему предстоит, а только об одном: Катя. Как же эта девушка к нему относится? Он почему-то не мог себе представить жизни без неё, а она? Пока ещё она всё время сторонилась его. Может быть, стоит ему уехать, как около неё появится кто-нибудь из того множества молодых людей, которые её окружают.

Так он и заснул с думами об этой, в сущности, ещё совершенно незнакомой ему девушке.

Глава одиннадцатая

Поезд, следовавший в сторону Кангауза, прибывал в Новонежино около 6 часов вечера. Несмотря на незначительное расстояние, пассажирский поезд тащился долго. Помимо того, что довольно плохо сделанный, не ремонтировавшийся в течении ряда лет путь не позволял развить более или менее подходящую скорость, сказалось большое влияние так называемого Шкотовского перевала, забираясь на который, поезд двигался прямо-таки с черепашьей скоростью. Кроме этого, ему предстояло преодолеть ещё и второй, правда, менее крутой, перевал около села Романовки, где тоже скорость движения могла быть только минимальной.

Было и ещё одно неудобство, затрудняющее движение поездов — одноколейная дорога, и так как навстречу попадалось немало товарняков, передвигавшихся с маленькой скоростью, то почти на каждом разъезде или платформе, а их от Шкотова до Новонежина насчитывалось четыре, приходилось стоять иногда по часу и долее, чтобы пропустить встречный товарный поезд.

Вот поэтому-то, если на проезд из Шкотова в Новонежино даже по расписанию отводилось около полутора часов, на самом деле приходилось тратить почти всегда гораздо более двух.

На станции Новонежино было уже совсем темно. Небольшой керосиновый фонарь, укреплённый на столбе посередине перрона, если так можно было назвать невысокую насыпь из каменноугольного шлака, отгороженную парой досок от рельсов, освещал площадь только у своего подножия, остальная часть перрона и всё, что было рядом, тонуло в темноте, и только светящиеся окна здания станции указывали о его нахождении.

Сойдя с поезда, Дмитриев и сопровождавший его Борис перешли железнодорожные пути, спустились с невысокой насыпи и почти сразу же очутились на широкой просёлочной дороге, с одной стороны которой, на стороне, противоположной станции, стоял ряд небольших домов, обмазанных глиной и побелённых извёсткой так, что даже в темноте они довольно отчётливо выделялись белыми пятнами среди окружавших их тёмных плетней. Даже при такой темноте Борис заметил сходство этих домов с украинскими хатами на картинках с видами украинского села. Между прочим, впоследствии выяснилось, что большая часть населения Новонежино — украинцы.

Дмитриев направился к одной из этих хаток, в окнах которой светился приветливый огонёк. Через три минуты они вошли в дом.

— Здравствуйте, хозяева! — весело сказал, входя, Игнатий Петрович.

Кухня, она же, очевидно, и комната, служившая жильём хозяевам, с русской печкой в одном из углов, с большим обеденным столом в другом, где висело несколько небольших икон, освещённая керосиновой лампой, блестела чистотой.

Около икон свисали вышитые красивыми узорами белоснежные рушники. Крышка стола, выскобленная чуть ли не добела, и такие же чистые скамейки, окружавшие стол, показывали, что в доме есть рачительная и заботливая хозяйка.

За столом сидело двое совсем ещё молодых людей, они ужинали. На большой деревянной тарелке лежал аккуратно нарезанный тёмный пшеничный хлеб, а деревянная же миска, из которой, видимо, только что хлебали хозяева, распространяла аппетитный запах хорошо сваренного борща.

Борис с вожделением поглядывал на блестевший жирными бликами борщ, находившийся в миске. Он уже успел проголодаться.

При появлении гостей хозяева встали, прекратили есть и дружно ответили на приветствие Дмитриева. Хозяйка подошла к печке и начала там что-то готовить. Хозяин открыл дверь в соседнюю комнату. Борис впоследствии узнал, что эта вторая комната называлась горницей и служила в основном для приёма гостей.

Когда Дмитриев и Борис прошли в неё, то последний увидел, что, кроме образов, в углу на стене висел большой отрывной календарь. У одного из окон комнаты был стол, заваленный кучей каких-то бумаг. Посередине стола стояла большая керосиновая лампа, которую хозяин поспешил зажечь. Около неё в беспорядке валялись карандаши и