Сотрясая землю, танки со скрежетом, с грохотом обходили состепи станицу, рассыпанные по бугру тени автоматчиков спускались по скату кмашине, ручной пулемет теперь не стрелял. По-видимому, немцы только попыталисьпрощупать начальными выстрелами, есть ли кто живой здесь, и поэтому шли в рост,успокоенно перекликаясь меж собой невнятными голосами.

– Ог-гонь! - с ожесточением выругавшись, скомандовалОсин и, животом лежа на крыле машины, выпустил первую, страшную в своейоткрытости очередь по этим силуэтам; в клокочущих выбросах огня вспыхивала егокаменно-твердая скула с выпуклым бугорком желвака. - Ог-гонь, Титков! Битьсволочей, не подпускать!.. В бога, в душу мать!..

И Титков полоснул длинной очередью слева от Веснина.

Веснин, рассчитывая патроны, выстрелил два раза порасплывчатым силуэтам на фоне красноватого бугра - силуэты слились с землей. Вследующую секунду, режуще взвизгнув, огненные струи густо засверкали из снега,ударили по верху машины; брызнули по дороге синие огоньки разрывных. Немецкийпулемет пока молчал, а автоматы били так близко, что чудилось, ветер зашевелилшапку на голове. Потом чужой голос, ломающий слова, донесся откуда-то,напряженно выкрикнул речитативом: "Рус, не стреляй, не стреляй!" - ина размытую точку прицельной мушки, которую искал Веснин, поднялся из сугробасилуэт, плеснул краткой предупредительной очередью в воздух, затем твердо дошлодо сознания: "Рус, капут, сдавайся!" Но Веснин опять дважды выстрелилв этот ломаный, чужой, этот ненавистный, обещающий пощаду голос, выстрелил,сдерживая дыхание, целясь тщательно, а в ушах, из туманной отдаленности,взвивался, сверлил крик Осина:

– Хрен тебе в сумку, "капут"! Не выйдет,фашистская сволочь, не выйдет!

Когда ручной пулемет забил прямыми очередями, в двадцатиметрах от машины, по ту сторону дороги, сознание Веснина еще не соглашалось стем, что немцы приблизились вплотную. Его сознание тогда сопротивлялось,остерегало надвигающуюся неизбежность, и, ощущая в руке отдачу пистолета, онтогда верил, убеждал себя, что эта неизбежность надвинется не сейчас, нет, несейчас, а через несколько минут, когда кончатся все патроны у Осина и Титкова икогда у него станется последний… "Сколько же у меня осталось? Сколько?.. -подсознательно задерживая нажим пальца на спусковом крючке, подумал он. - Нет,надо бы спокойно, не торопиться, только бы рассчитать… У Титкова должны бытьзапасные патроны, должны быть…".

– Майор Титков, у вас…

И вдруг он задохнулся - горячий, жесткий удар в грудьоттолкнул его, резко качнул назад, и то, что успел уловить Веснин, подавившисьот этого удара невыговоренными словами, были повернутые к нему, немо кричащие окаком-то невозможном несчастье глаза майора Титкова. И толкнулся со стороныдругой голос:

– Товарищ комиссар!.. Товарищ комиссар!

"Что он увидел на моем лице? - мелькнуло у Веснина, и,удивленный этим выражением отчаяния и изумления в глазах Титкова, он той рукой,в которой был зажат пистолет, прикоснулся к груди, обессиленно отстраняя тонеизбежное, что случилось с ним. - Неужели? Неужели это?.. Неужели так быстронастигло это?" - подумал Веснин и с облегчением от внезапной, непоправимойи уже пришедшей понятости случившегося сейчас с ним хотел посмотреть на руку,чтобы увидеть, различить на ней кровь… Но не увидел крови.

– Товарищ дивизионный комиссар!.. Вас ранило? Кударанило? Куда?.. - звучал знакомый и совершенно незнакомый голос, потухая ипотухая, отдаляясь в глухую пустоту, а багровые волны шли перед глазами,накатывали на что-то необъятно-огромное, мерцающе-черное, похожее не то нагорячую выгоревшую пустыню, не то на южное, низкое, ночное небо. И мучительностараясь понять, что это, он до пронзительной ясности увидел себя и дочь Нину вчерной тьме южной ночи на берегу моря под Сочи, куда увез ее, разведясь сженой, в тридцать восьмом году Он почему-то в белых брюках, в черном траурномпиджаке стоял на песке пустынного пляжа с темными пятнами влажных и одинокихлежаков, стоял с горьким и душным комом вины в горле, зная, что здесь же, наэтом пляже, он после дневных прогулок с дочерью встречался с той женщиной,которая должна была стать его второй женой. А Нина, догадываясь о чем-то,плакала, теребила его, хватала за белые брюки и, подняв к нему мокрое от слезлицо, просилась в Москву, к матери, умоляла отвезти ее: "Папочка, я здесьне хочу, папочка, я хочу домой, я хочу к маме, отвези меня, пожалуйста…".

И, ощущая дрожащие, цепляющиеся руки дочери, ее слабенькоетельце, толкавшееся ему в ноги, он хотел сказать ей, что ничего не случилось,что все будет хорошо, но ничего не мог ни сказать, ни сделать - прочность землиуходила из-под ног…

Пулеметная очередь, убившая его, смертельной силой заставиласделать два шага назад - и в те секунды когда зажатым в пальцах пистолетомВеснин прикрыл место острого и неожиданного удара в грудь, он лежал на спине вснегу, кровь шла у него горлом.

– Титков!.. Что с комиссаром? Что?!

Веснин не слышал и не видел, как Осин прекратил стрелять и,сгибаясь, огромными прыжками подскочил к нему, когда уже майор Титков, упав наколени в снег, с ужасом на лице пытался ощупать его, тыкался руками вразорванную клочками темно-вязкую шинель на его груди; не слышал и короткогоответа Титкова, и того, как Осин прохрипел яростно и дико:

– В душу фрицев мать!.. Майор Титков! Хоть мертвымкомиссара вынести! Хоть мертвым!.. Ясно? Тащи! К домикам! По кювету! Я догонютебя!..

И Титков, кусая в кровь губы, взвалил растерзанноепулеметной очередью тело Веснина на свою железную спину, потащил его на себе.Осин несколько минут лежал возле машины и стрелял длинными очередями по немцам,выкрикивая страшные ругательства, а когда немецкий пулемет смолк, он вскочил,ударил прикладом по крылу машины и в бешенстве закричал под темное днище,откуда пробивались, в обморочном беспамятстве, глухие, стонущие звуки:

– Касьянкин, трусливая сволочь, людей убивают, а ты ещежив? Перед немцами на коленях думаешь поползать? Жизнь сохранить? Нога тебестрелять помешала? Вылезай, подлец! Вылезай!

– Товарищ полковник, миленький, товарищ полковник!.. Ненадо! Не виноват я!.. - зашелся взвизгивающими рыданиями Касьянкин, не вылезаяиз-под машины. - Миленький, убейте меня! Убейте!..

– Замолчи-и! - крикнул Осин, не разжимая зубов. -

Пулю на тебя жалко! Вылезай, трус! Беги за Титковым!.. Ну!Пока не передумал!

И рывком выволок из-под днища машины нечто бесформенное,расплывшееся, трясущееся, с окостенелыми глазами, что повторяло одно и то жеголосом Касьянкина:

– Товарищ полковник, товарищ полковник…

– Замолчать, мразь! Беги!..

Потом, пригибаясь, скачками бросился в сторону от машины, ккювету, догоняя Титкова, который бежал и полз - все тащил на себе ужеостывающее тело комиссара Веснина.