Голос сорвался вместе с таким же сорвавшимся дыханием. Катя задышала мелко и часто, стараясь хоть немного справиться с собой и обидой за Ромку. Отец, называется! Не разобрался, не поддержал, не расспросил, разумеется, — отрезал и выкинул, будто вышедший из моды мундир за ненадобностью. А Катя еще на своего отца жаловалась! Тот хоть не в глаза от нее отрекся. Да и вообще, кажется, осознал…

— А вы? — неожиданно поинтересовался Давыдов-старший, и Катя только сейчас поняла, что почему-то все еще держит трубку возле уха, хотя давно следовало повесить ее и навсегда забыть о некоем Денисе Денисовиче. Однако вместо этого она уточнила:

— Что я?

— Вы его поддержали? — спросил Давыдов-старший, и из Кати после этого вопроса словно выпустили весь воздух вместо со злостью. Что, Сорокина, нечем крыть? Сама-то еще хлеще этого тщеславного индюка.

— Нет, не поддержала! — выдохнула она. — Я такая же дура, как и вы, сэр! Потому и потеряла Рому. И вы его потеряете. Потому что он и без меня, и без вас справится. А вот мы…

Она замолчала и закрыла свободной рукой лицо. Ждала ли она ответа? Вряд ли. Однако получила.

— Что вы хотите знать? — неожиданно устало спросил Денис Денисович. Катя замерла, не веря собственной удаче.

— Где мне его найти? Мне… очень надо с ним поговорить!

Однако тяжелый вздох объяснил, что она рано обрадовалась.

— Адреса и телефона у меня нет, — ошарашил старший Давыдов, — Рома отказался их давать. Но я попробую узнать. Перезвонить вам по этому же номеру, Катя Сорокина?

Катя подтвердила, что именно по этому, и, только распрощавшись, вспомнила, что хотела вернуть прежнюю симку. Что ж, придется с этим повременить. Впрочем, Ромка все равно не позвонит, а больше звонка она ни от кого не ждала.

— Ну как успехи? — первым делом спросила Сонька, когда Катя появилась на кухне. Она уже совершила набег на местный холодильник и теперь с удовольствием уплетала бутерброд, по размерам ничуть не меньший, чем делала себе Тося Кислицина.

— Весьма спорные, — вздохнула Катя и кивнула на бутерброд. — Чего ты всухомятку? У нас сегодня индейка с гранатом — пальчики оближешь.

— Пальчики я дома оближу, Сорокина, — так и не объяснила свой выбор Сонька. — А пока быстренько расскажи мне, что удалось выяснить, и вызови такси, иначе мой самолет улетит без меня.

— Ты уже обратно в Питер? — расстроилась Катя. — Так скоро? Я думала, погостишь хоть пару дней.

— Обязательно погощу, Катюш, но не в этот раз, — ласково ответила Сонька и погладила ее по руке. — Завтра у меня сложнейший зачет, и его никак нельзя пропустить.

Катя удивленно хлопнула глазами. Она знала, что не стоит задавать этот вопрос, но все-таки спросила:

— Сонь! Ты меня простишь?

Теперь хлопнула ресницами Бессонова. Потом весело, задорно рассмеялась.

— Я смотрю, ты совсем забыла наш позапрошлый апрель, Катюха, — непонятно объяснила она. — А я вот нет. И никогда не забуду. Проводишь до аэропорта? Давно мы с тобой по душам не болтали.

Этот голос Рома узнал бы из сотни других: властный и категоричный, он звучал почти каждый божий день, то отчитывая, то требуя, то убеждая. Он и сейчас отчитывал и требовал, и Рома, несомненно, прошел бы мимо, если бы в этот момент он не тащился вдоль заброшенной больницы, в чьих давно уже опустевших коридорах столь же давно не должно было быть ни души. Что чистюля и брезгуша Сорокина могла забыть в подобном месте, Рома не представлял. Но какая-то неведомая сила толкнула его вперед, и он повиновался ей под неожиданно гулко застучавшее сердце.

Внутри здания оказалось еще хуже, чем снаружи. Кругом валялось битое стекло и столь же битые кирпичи; еще не рухнувшие стены были изрисованы граффити и исписаны похабщиной; воняло мочой и кем-то давно уже сдохшим, но в дверном проеме мелькнули рыжие Сорокинские вихры, и Рома забил на антураж. Голос Катюхи теперь звучал чувствительно громче, и Рома, разбирая отдельные слова, понял, что она грозит кому-то серьезными проблемами. Усмехнулся, узнавая президента школы, но следом услышал чей-то всхлип — да такой, что мысли о несерьезности происходящего тут же канули в Лету. А наглые грубые голоса в ответ только подтвердили холодные подозрения.

— Последний раз предлагаю тебе убраться отсюда, рыжая! — с отвратительной усмешкой сообщил один из них. — Мы к тебе претензий покуда не имеем, у нас только к подруге твоей разговор. Но еще минута — и я перестану быть таким добрым. Время пошло!

Следом послышалось испуганное девчоночье бормотание, и вот в нем-то Рома уже узнал Бессонову. Оторва-девка, не признающая границ. Неудивительно, что она вляпалась в неприятности. И столь же неудивительно, что Сорокина за нее заступилась: эта в беде никого не бросала. И сейчас не отступит, Рома это точно знал.

Он осторожно, чтобы не выдать собственного присутствия раньше времени, пробрался вперед. Заглянул в дыру в стене, оценивая масштаб бедствия. Парней было двое — это весьма упрощало задачу. Но в руке у одного поблескивал нож, и вот это уже не радовало. Рома прикинул, как лучше начать нападение, а Сорокина между тем задвинула Бессонову за спину и снова принялась увещевать этих подонков. Рома криво усмехнулся и напрягся, выбирая момент. Тут один из парней поднял телефон, очевидно чтобы продемонстрировать закончившееся время, и Рома бросился вперед.

— Бегите! — на ходу крикнул он оторопевшим девчонкам и двинул с ходу локтем в грудь парню с ножом, выбивая из того дыхание.

Отец учил драться, считая, что российский солдат всегда должен уметь постоять за себя и за ближнего, и сейчас Рома был благодарен ему за науку. Вот только вряд ли подполковник Давыдов предполагал, что те самые ближние вместо выполнения приказа ломанутся на подмогу, вдвоем накинувшись на второго поганца и уделав его едва ли не быстрее, чем Рома разобрался со своим противником. Спустя пару минут оба недавних короля жизни с трудом подбирали сопли с щедро усеянного кирпичом пола и грозили отомстить, а Рома с освобожденными девчонками выбирался из развалин наружу. А когда опасность осталась позади, Катюха радостно завизжала и бросилась Роме на шею. А он прижал ее к себе и жадно впился в слишком давно не целованные губы…

И проснулся.

Черт, опять!

Внизу живота беспощадно тянуло неудовлетворенностью, а Рома мог только проклинать себя за очередную слабость и слишком яркие сновидения. Вот только в реальности окончание было иным. Тогда Сорокина просто благодарно поцеловала его в щеку и благополучно забыла о его существовании. А Рома, наверное, ровно тогда в нее и влюбился.

Две недели еще потом ходил за Сорокиной, то ли на случай, если те подонки вдруг вспомнят о своих угрозах, то ли рассчитывая на какое-то продолжение, пока не понял, что тут ничего не выгорит. Сорокина смотрела сквозь него, улыбаясь куда-то мимо, уходя в свои мысли и дела и абсолютно точно не понимая, почему этот странный сосед с третьего ряда и четвертого этажа все время ошивается возле нее.