Лорен обняла мать.

– Ты плохо себя чувствуешь? – спросила она с заботой и тревогой.

Рут отстранилась, упорно вытирая глаза.

– Все хорошо, я в порядке. Но скажи честно, я пахну мочой?

* * *

На несколько недель Рут залегла на дно. Она каждый день ходила в офис и обратно, но избегала театров, кинотеатров и ресторанов, потому что была убеждена, что станет героиней шуток про беременных бабушек по всему Лондону. Потом птичка принесла на хвосте, что Сэм и Матильда официально снова вместе, и она поняла, что они не собираются сплетничать: если история станет достоянием общественности, им есть что терять, как и ей. Каждый раз, когда она думала о полном провале, в ушах звенела фраза из “Дублинцев”, заученная наизусть в школе: “Я увидел себя, существо, влекомое тщеславием и посрамленное, и глаза мне обожгло обидой и гневом”[1]. В шестнадцать лет ее смысл ускользнул от нее; а теперь, казалось, эти слова подчеркивали позорную бессмысленность ее попытки отбросить свой возраст. Она выставила себя дурой и предала доверие Лорен, потому что забыла о ребенке и не сосредоточилась на его благополучии. Ей нужно было помириться с ними обоими.

В один из выходных солнце впервые за несколько месяцев выманило ее в сад за домом. Погода была необычайно теплая для начала мая: цвела пурпурная сирень, а в воздухе пахло зеленью. Без Адама сад зарос: клумбы превратились в джунгли, между брусчаткой на террасе торчали сорняки, а кусты беспорядочно разрастались. С этим нужно было что-то делать. Она открыла дверь сарая: все внутри было в гирляндах паутины, но в остальном помещение выглядело так же, как раньше: инструменты на прежних местах, его старая зеленая куртка за дверью и резиновые сапоги, свисающие вверх ногами. Она схватила секатор и вилы и принялась за работу: выплескивая гнев, обрезала ветки, выдергивая сорняки вокруг ежевики и срывая плющ. Шипы впивались ей в кожу, и она смотрела, как на запястьях проступают капельки крови. Боль принесла облегчение, разорвав пузырь разочарования и ненависти к себе, который раздулся у нее внутри. К вечеру оба садовых контейнера для мусора наполнились до краев, а руки были похожи на судебно-медицинские фотографии женщин, переживших насилие. Уставшая до изнеможения, она сняла грязную куртку, заварила чай и легла на диван в кухне.

Как только ей удалось расслабиться, ребенок внутри зашевелился и в течение нескольких минут напоминал ей о своем присутствии. Рут засмеялась и погладила живот.

– Здравствуй, – сказала она, – я знаю, что ты там, смотришь и ждешь; ничто не ускользнет от тебя, да? Прости, любовь моя, две или три недели назад я немного сошла с ума, а потом мне было очень грустно, и я слишком надолго позабыла о тебе, да? – Она принялась потирать живот, будто хотела его согреть. – Сэм оказался плохим, не стоило подпускать его к нам. Не знаю, что на меня нашло, но обещаю, это больше не повторится. Ты у меня в целости и сохранности, и с этого момента для меня нет никого и ничего важнее тебя. – Она разгладила складки на тунике и вынула шипы и занозы, застрявшие в ткани на подоле. – Только давай не будем рассказывать Лорен о том, что произошло, потому что она не поймет, ладно? Пусть будет наш секрет – только твой и мой.

Рут оглядела сад. Если бы Адам был рядом, он был бы приятно удивлен той работой, которую проделала Рут. Она сфотографировала плоды своего труда и хотела было отправить ему, но потом вспомнила свой краткий ответ, когда он позвонил несколько недель назад. Он пытался с ней помириться, теперь было ясно, но ее ослепили похоть и эгоизм; она пожалела, что не ответила ласково. Рут хотела, чтобы он вернулся, слонялся по дому в носках, играл на пианино старые песни, кричал, чтобы спросить, не хочет ли она кофе. Обнимал ее. Ей очень хотелось пригласить его на ужин и предложить им попробовать все исправить, но история с Сэмом подорвала ее уверенность.

* * *

На седьмом месяце Рут начала ослабевать, большую часть энергии забирала работа: по вечерам она возвращалась домой и почти сразу ложилась спать. Живот рос, ощущения юности и легкости второго триместра испарились; взглянув в зеркало, она с удивлением обнаружила в отражении опухшее и изможденное лицо. Как и предсказывал Адам, она стала посмешищем, и это было неприятно. На улице и в метро посторонние скользили взглядами по ее животу; более смелые спрашивали дорогу, а затем интересовались, на каком она месяце. Иногда она представляла, что Адам идет рядом, высокий и невозмутимый, обнимает ее за плечи и смиряет зевак презрительным взглядом. Гордый и стойкий, он всем видом показывал бы, что она героиня, и успокаивал ее, что это скоро пройдет.

Она жила в уединении. Лорен ходила с ней на осмотры, они с Дэном приходили каждые выходные, но большую часть своего свободного времени она тратила на чтение или пение и разговоры с младенцем. Когда однажды воскресным утром Шейла позвонила и спросила, можно ли ей зайти, Рут засмеялась и сказала, что, возможно, в ее плотном графике найдется для нее пара часов. Шейле было явно не смешно, и ее голос звучал напряженно. Она сказала, что приедет немедленно, одна. “Неужели проблемы с Саймоном?” – недоумевала Рут. Их отношения всегда казались прочными, но кто знает, что скрывает брак?

Когда она приехала, Рут заботливо задавала ей вопросы, но Шейла в ответ только спрашивала то же самое.

– Я хочу поговорить о тебе. – Шейла уставилась на живот Рут. – Теперь ты как корабль на всех парусах.

Рут скривилась.

– Не то слово, а ждать еще недели и недели.

– Я писала тебе несколько раз, но в последнее время ты не заходишь в сеть.

– Да, было немного не до этого.

– Неудивительно, учитывая обстоятельства.

– Это не из-за беременности, – сказала Рут. – По правде говоря, у меня был короткий страстный роман с мужчиной на двадцать лет моложе меня, который закончился при унизительных обстоятельствах.

– Ничего себе! Ужас! – Лицо Шейлы выразило шок, трепет и любопытство, быстро сменяющие друг друга, затем она сказала: – Надеюсь, хоть в процессе было весело?

– Не хочу об этом говорить, – твердо отрезала Рут. – Это была колоссальная ошибка, и я пытаюсь притвориться, что этого никогда не было. Но да, – она улыбнулась Шейле, – в процессе было классно.

– Можно один похабный вопрос?

– Смотря какой.

– Секс…

– М-м-м?

– Сильно отличался от… ну… обычного?

– Обычного – в смысле в тридцатилетнем браке с одним и тем же мужчиной?

Шейла кивнула.

– Не то слово, – сказала Рут.

– В хорошем смысле?

– В тот момент было потрясающе. Но я была похожа на очень одинокого подростка в управляемом гормонами трансе – думаю, я прыгнула бы в постель к любому, кто проявил бы хоть малейший интерес. Когда все закончилось, я отчаянно скучала по нему пару недель, а потом эта версия меня как будто испарилась. Итак, отвечу на твой вопрос: технически потрясающе, но эмоционально пусто. Хотя очень интересно.