Наконец, самая очевидная функция храма – служить ориентиром в сложном городском пространстве. По своему размеру и архитектурным формам (огромная трехнефная базилика с атриумом) церковь св. Мокия значительно выделялась среди окружающей застройки[1359], что делало ее хорошим ориентиром, вычленяя из общего городского пространства. Именно из-за своих размеров храм обратил на себя внимание автора Патрий, который в целом редко отмечает архитектурные особенности зданий. Впрочем, это нельзя считать специфической чертой именно церковной архитектуры: таким же образом в тексте описываются, к примеру, огромные дома Юстиниана возле церкви св. Сергия и Вакха (III, 203) или гигантский триклиний, где собирались партии Ипподрома для голосования (III, 41).

Помимо внешного фасада, обращенного к городу, храм всегда имел еще и внутреннее, сакральное устройство, которое оказывалось гармонически связанным с космологическим устройством мира. Удивительно, но редактор Патрий старательно и довольно последовательно избегает любых упоминаний о внутреннем устройстве церквей, ограничиваясь, в крайнем случае, сведениями о перенесении туда мощей святых или общим указанием на обновление их внутреннего убранства. Все строения Константинополя для него – элементы именно городского пространства, которые почти никогда не превращаются в нечто самодостаточное.

Из этого правила есть, однако, одно, но важное исключение – Св. София: в Патриях этот храм играет роль идеального сакрального пространства. Истории его строительства посвящена бóльшая часть книги IV, повторяющая «Сказание о Великой церкви» конца IX века. Оставляя в стороне религиозное содержание этого текста, отметим, что описание Св. Софии имеет в патриографическом дискурсе несколько характерных особенностей.

Прежде всего, в тексте утверждается центральное значение этого строения не только для Константинополя, но и для всего христианского мира:

Такой приказ символизирует не только реальную потребность в мраморе или колоннах, которые при строительстве столь масштабного сооружения, с точки зрения автора, можно было позаимствовать лишь из древних античных храмов (хотя реальный Юстиниан не использовал в Св. Софии никаких сполий, кроме порфировых колонн). Что важнее, он недвусмысленно показывает: храм строится всей империей и содержит в себе частицу от каждого ее региона, – далее в тексте следует длинный список из всех тех мест, откуда были доставлены материалы (IV, 2).

Другой важный момент связан со статусом священного пространства храма. Если человек опасается за свою жизнь и особенно если подобная угроза исходит от самого императора, единственное место, которое может его защитить, – Св. София. Мы уже видели это в истории с хартулярием Имерием: рассказчик, понимая, что будет несправедливо обвинен в его убийстве, бежит именно в Св. Софию (II, 24). Точно так же поступает и консул Каллистрат, когда в Сенате начинают поговаривать о том, что он может стать императором (II, 44).

Наконец, последнее, о чем стоит здесь сказать, – это еще один вид взаимодействия между Св. Софией и Городом. В «Сказании» повествуется о том, как Юстиниан очищал место для храма, выкупая у жителей их дома (IV, 3–5), – этот мотив смоделирован, вероятно, по образцу поведения Василия I при строительстве Новой церкви. Каждая такая покупка Юстиниана превращалась в некое испытание, где собственник выдвигал особые условия. Автор уточняет, что василевс вел себя при этом предельно кротко, не выселяя никого силой, а к вдове Анне даже явился лично, чтобы «умолять» ее (характерно, кстати, что единственным действительно благочестивым персонажем среди всех этих людей вновь оказывается женщина). Но помимо этого, данные отрывки показывают исключительное значение права собственности для жителя Константинополя. В них обычный дом представлен как незыблемое и неотчуждаемое владение даже перед лицом высшей власти и богоугодного дела, и именно в таком статусе он функционирует в городском пространстве. Конечно, это связано со старыми римскими представлениями о неприкосновенности частной собственности, и в подобных эпизодах эта ценность проявляется лучше всего. Патрии содержат упоминания о разрушении храмов или изъятии из них внутреннего убранства и мозаик (II, 209), но нигде не сказано ни слова о том, чтобы императорская власть силой отбирала у жителей их дома (ср. III, 14, 43), даже в наказание за преступление.

Очевидно, что для всех константинопольцев, но особенно для тех, кто ассоциировал себя с коренной городской аристократией, самым живым и заметным публичным пространством города был Большой ипподром. Он являлся тем местом, где у людей была возможность выразить свое мнение и привлечь внимание императора, как, например это показано в легенде об «овощных» скачках (III, 28). Этот анекдот рассказывает о вдове, чей корабль был захвачен препозитом Никифором во времена правления императора Феофила. Чтобы возместить убытки, она в отчаянии обращается к двум шутам, которые соглашаются ей помочь. Во время праздника на Ипподроме они прикрепляют к телеге с овощами небольшой корабль с парусами и, представ перед императорской ложей, начинают шутить о том, что не могут «проглотить» это судно, а затем указывают на Никифора, намекая, что у него-то это вышло очень легко. Император видит вдову, возмущается случившейся с ней несправедливостью и тут же приказывает сжечь препозита. Таким образом правитель защищает благополучие обедневшей знати перед лицом зарвавшихся чиновников. Весь этот анекдот за исключением имен является полной копией истории времен правления Валентиниана I, включая и так называемые «овощные» скачки, которые проводились каждый год 11 мая в честь дня рождения Города – главного константинопольского праздника, долго сохранявшего свои архаичные, языческие по происхождению черты, включая привоз на Ипподром Фортуны Города (см. II, 42). Во время проведения этих скачек содержимое телег, заполненных овощами, раздавали нуждающимся жителям, – примечательно, что и пять столетий спустя он не потерял своей актуальности[1360].

Помимо прочего, Ипподром выполнял и функцию демонстрации преемственности по отношению к античному наследию Города, о чем мы уже говорили в связи со стоящими на нем статуями. Константин Великий, закладывая столицу империи, не строит свой собственный ипподром, но находит тот, что был до него уже заложен императором Севером (I, 61). Здесь совершались многие жертвоприношения, в том числе Гераклом (II, 41) и Александром Македонским (II, 14), что, по замыслу автора, должно подчеркнуть неразрывность между мифологической эпохой и современностью, превращая Ипподром в своеобразное «место памяти», подобно Зевксиппу или Акрополю.