— Только не мои, — вставил Хейне, но Вегенер его не услышал:

— Но лучше, если это сделаю я, а не другие, которые только и ждут что нашего поражения, которые нас ненавидят…

— Вегенер умен, — сказал Хейне по дороге домой, — но в этом вопросе он меня слегка разочаровал.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я хотел бы узнать, что он думает по поводу теперешней войны.

— Все равно, он молодец, — сказал Тайхман, а в глубине души, может, оттого, что выпил, он радовался, что их визит завершился обсуждением военных вопросов. «И чего это я так боялся?»

— Он очень хороший человек, — произнес Штолленберг. В темноте не было видно, покраснел он или нет, хотя произнес эти слова с воодушевлением. И всю дорогу домой продолжал говорить с тем же воодушевлением.

— А мне больше понравилась его жена, — заявил Хейне и принялся насвистывать песенку.

Вот при каких обстоятельствах Хейне получил первое взыскание.

Историю военно-морского искусства преподавал у них офицер императорского флота, маленький человечек с козлиной бородкой и накрахмаленным воротничком. Он принимал участие в битвах у мыса Коронель и у Фолклендских островов, и воспоминания о них стали для него пищей на всю оставшуюся жизнь. В течение полугода он четыре раза рассказывал курсантам об этих сражениях и о своем участии в них.

Кульминацией его рассказа была гибель корабля, на котором он служил старшим офицером. Уцелевшие моряки, оказавшиеся в воде, начали петь «Германия, Германия превыше всего». Тогда он велел им прекратить пение — надо беречь силы. И для него было большой наградой услышать, как моряки передавали друг другу приказ старшего офицера: прекратить пение!

Три раза мичманы выслушали эту историю молча, из уважения к сединам старого моряка. Но когда он завел ее в четвертый раз, Хейне, сидевший на последнем ряду, выкрикнул:

— Почивай в мире!

На мгновение лектор замолчал, словно решил последовать совету Хейне. Но тут сосед Герда, полный добрых намерений, произнес:

— Ну хорошо, спой нам снова.

Историк не расслышал этих слов, но не мог игнорировать раздавшийся смех. Он решил, что смеются над словами Хейне, и велел ему встать и объяснить, что тот хотел сказать своими словами? Хейне ответил — он хотел сказать, что они слышали эту историю уже несколько раз.

— О немецких моряках-героях можно говорить бесконечно.

— Я так не думаю, господин профессор, — возразил Хейне. — Называть этих людей героями — большое преувеличение, ведь их храбрость оказалась бесполезной.

Не успел еще преподаватель прийти в себя от шока, как Хейне пустился в рассуждения об «экономике храбрости», как он это назвал. Он начал с войны 1870 года, с так называемого смертельного рейда Мар-ла-Тура, когда немецкая кавалерийская бригада получила приказ взять штурмом артиллерийскую позицию французов. После ее взятия от целой бригады осталось всего два человека. Книги по истории называли это победой немцев. По мнению Хейне, немецкий генерал, отдавший приказ о штурме, должен был быть отдан под трибунал. Но еще более впечатляющим примером храбрости подобного рода является Лангемарк. Хейне предположил, что обстоятельства этого сражения известны всем, хотя он сам не знает, какова судьба генерала, который велел необученным добровольцам атаковать хорошо замаскированного врага на местности совершенно неподходящей для такой атаки. И здесь поражение было представлено как победа — вероятно, потому, что атакующие пели «Германия, Германия превыше всего». Таким образом, нет ничего глупее, чем петь, штурмуя позицию врага или оказавшись в воде после гибели корабля. Не менее глупыми кажутся ему и другие традиционные способы героической гибели — со знаменем в руках и тому подобное. Более того, ему никак не верится, что добровольцы Лангемарка умирали со словами немецкого гимна на устах. Погибающие в бою не поют. Он видел, как умирают люди, — и если они что-нибудь и произносят перед смертью, то по большей части проклятия.

Историк военно-морского искусства побелел.

— Да, господин курсант, большинство из них просто ругались. Молодой парень, которому было всего восемнадцать лет, дважды крикнул «Мама!», а потом утонул. Так тоже бывает. Кое-кто вспоминает о Боге. Некоторые, плавая в воде, кричат «Помогите!», хотя прекрасно понимают, что помочь им некому. Вполне возможно, что я тоже буду звать на помощь, понимая, что сейчас утону, и я не знаю, господин курсант, что будете делать вы, когда горло у вас забьет солью, и вы поймете, что комедия окончена. Впрочем, сомневаюсь, чтобы вы запели «Германия превыше всего». Хотя бывают случаи, что человек начинает петь, чтобы поддержать в себе мужество.

Хейне сел на место.

— Тем не менее, я доложу о вашем поведении командиру.

— Благодарю вас за это «тем не менее», господин профессор. Я знаю, что традиция требует, чтобы вы доложили о моем поведении.

— Нет, я делаю это по другой причине, — возразил историк и попытался объяснить, что заставляет его подвергнуть Хейне взысканию. Но никто ничего не понял.

На следующий день Хейне получил выговор от командира роты.

Вот как Хейне получил второй выговор.

В день экзамена ротный разбудил курсантов в 4 утра, для того чтобы дать им возможность получше подготовиться к знаменательному событию. Но вместо того чтобы углубиться в чтение учебников, большинство курсантов, рассвирепевших оттого, что их вытащили из кровати в такой ранний час, принялись пить. Одним из них был Хейне. Он и его соседи по комнате стали опустошать бутылки, которые хранили для прощального вечера. Они занимались этим три часа, и Хейне так усердно прикладывался к бутылке, что к 7 часам был уже совершенно пьян. Однако он поспорил с соседом по комнате, что встанет на стул и выпьет целую пинту рома, не отрывая бутылки от губ. И он выиграл пари. Но он не привык пить на пустой желудок и за десять минут до начала экзамена не мог пройти по прямой. Первый час посвящался письменному экзамену по астрономической навигации. Хейне в своем взводе лучше всех знал математику, но в нынешнем его состоянии об экзамене не могло быть и речи. Соседи по комнате обращались к нему за помощью, но он ничего не соображал. Он не мог сказаться больным, поскольку в лазарете сразу же узнают, в чем дело. И тут Рамеру пришла в голову прекрасная идея, что с ним вообще-то редко случалось, и к тому же он был на ножах с Хейне.

Одним из заскоков Рамера была его сестра, которая, как он никогда не уставал повторять своим друзьям, была гораздо красивее Греты Гарбо и при этом исключительно умна. К сожалению, фотографии ее у него не было. Так вот, эта сестра служила в органах гражданской администрации в Польше, и ему хотелось сделать ей подарок — преподнести что-нибудь из своей коллекции, чтобы она могла защитить свою честь и жизнь в этой далекой стране. Но он никак не мог решить, что ей подарить. Это должен был быть маленький пистолет, который помещался бы в дамской сумочке, но в нужный момент не отказал. Целую неделю он обсуждал эту животрепещущую проблему со своими соседями по комнате и курсантами из смежной комнаты. Когда Рамер в сотый раз обратился за советом к Хейне, тот не выдержал и сказал: