огонь в печах залить. Через пять минут собираемся у моста. Все. Время пошло. Выполнять!

Он вбежал в дом, сорвал со стены кривую восточную саблю — трофей с афганской войны — и, нацепив ее на ремень, достал с полки литровую стеклянную бутыль с керосином. Галадриэль тоже собралась мгновенно: когда-то она была врачом, и ей не надо было объяснять, что такое срочный вызов.

Металлический грохот был уже слышен довольно явственно.

— Одиночный, — сказал кто-то. В темноте его лица не было видно.

— Хотите анекдот? — крикнул из-под бревенчатого моста Валандиль. — Двенадцать муравьев сидят в кустах. Один говорит: «Вон видишь, слон идет? Главное — его завалить, а там уж затопчем».

— Ничего, затопчем, — усмехнулся Митрандир. — Если он поедет по мосту, то провалится. Керосин у кого? Торонгиль, у тебя? Ого, целая канистра. Как провалится — выливаешь на него все и поджигаешь. А если развернется и поедет вверх по ручью — тогда я его подожгу. Бутылкой.

— И пусть тогда выбирают: — гореть живьем или вылезать наружу, — прибавил Ингвэ, сжимая левой рукой цевье охотничьего ружья.

— Можно посмотреть? — заинтересовался Митрандир. — Ничего себе калибр! Пуля, наверное, граммов на двадцать тянет?

— Нет, побольше. Тридцать четыре.

— Н-да… — уважительно протянул Митрандир. — А такой пулькой, да в голову, а?

— Охотничье оружие по определению предназначено для того, чтобы убивать на месте, — сухо произнес Ингвэ.

— А стрелять по деревне танк отсюда не сможет: ему лес мешает, — подытожил Митрандир. — Валандиль, кончай пилить, иди сюда. И ты, Азазелло, тоже.

Подождав, пока все колонисты соберутся рядом с ним, Митрандир скомандовал — не громко, но таким тоном, что все невольно подтянулись:

— Отряд, смирно! Слушай боевой приказ! Всем спуститься к ручью и занять позицию у берега метрах в десяти от моста. На дорогу не высовываться, спичек без команды не зажигать. Бегом марш!

Стальные гусеницы громыхали уже совсем близко.

— Вот он! — произнес кто-то.

— «Абрамс», американский, — определил Митрандир. — Видите, у него башня, как коробка из-под башмаков? Точно, «Абрамс».

Танк остановился у самого въезда на мост. Люк открылся, и оттуда высунулась рука с фонарем. А вслед за ней — голова в шлеме, из-под которого торчали длинные рыжие волосы…

— Ингвэ! — отчаянно завопил Митрандир. — Не стреляй!

И, выскочив на дорогу, опрометью побежал к Хириэли.

— Дурачье! Дурачье безмозглое! — радостно бормотал он, обнимая ее за плечи. — Мы ж вас чуть не сожгли! У вас что, ума не хватило зеленую ракету дать?

— А я знаю, чем ее запускать? — весело смеялась Хириэль. — У нас на всех один танкист, да и тот два года Ленина рисовал!

— Ой, хохмачи… Это он, что ли, из пушки выстрелил?

— Он. А вы что, слышали?

— Ну конечно!

— Стой! — крикнул притворно грозным тоном подошедший Ингвэ. — Кто смеет ступать по этой земле без моего дозволения?

— Свои, государь! — рассмеялся Митрандир. — И хорошо бы, чтоб впредь все недоразумения кончались так же легко!

Итог

«Судя по рассказу Хириэли…» — вывел в тетради Хугин и задумался.

— Слушай, Митрандир! — попросил он. — А ты не можешь сформулировать?

— Что сформулировать? — поинтересовался тот.

— Ну вот, Хириэль нам рассказывала, как они сюда ехали. Я это записал, чувствую, что это очень важно, а вот сформулировать, почему — не могу. А ты же военным был…

— Был когда-то. Так тебе что, надо записать, какие выводы из всего этого следуют?

— Ну да.

— Давай ручку и тетрадь.

Митрандир пробежал глазами строки, написанные Хугином, и продолжил оборванную полуфразу крупным разборчивым почерком:

«Судя по рассказу Хириэли, третья мировая война уже на четвертые сутки вошла в стадию, когда она может питаться и поддерживаться сама собой, в силу собственной внутренней логики. «Убивать, чтоб не быть убитым», «отомстить за себя», «за друга» — вот какова высшая цель этой войны сегодня. Об интересах нации, славе русского оружия и тому подобных вещах никто уже и не думает. Большая война сразу же распалась на множество малых войн, которые каждый ведет за что-то свое.

У этого этапа есть свои характерные признаки. Я уже видел их в Афганистане и не спутаю ни с чем.

Вот главный из них: неконтролируемость и неуправляемость боевых действий. То и дело вспыхивают перестрелки, а потом выясняется, что свои били по своим. Кто-то непонятно почему сжигает половину деревни. Американский танк неожиданно оказывается за пятьсот километров от ближайшей границы — причем один и без сопровождения пехоты. И все это без видимых поводов и приказов.

Такая война — самое страшное, что может ожидать регулярную армию. Она расшатывает ее и превращает в полубандитское вооруженное формирование.

Здесь проявляется второй признак: пышным цветом расцветает мародерство. Оно окончательно разлагает армию и лишает ее даже намека на боеспособность.

Во время первой мировой войны за мародерство расстреливали на месте.

На второй — оно официально каралось, но чаще всего сходило с рук.

Сейчас, судя по всему, это несовместимое с воинской честью занятие едва ли не санкционировано. Эволюция работает четко — от плохого к худшему. Причем во всех странах и всех отношениях.

Вот, кстати, характерный пример этой, с позволения сказать, эволюции.

Пятьсот лет назад, то есть на самом исходе эпохи, когда честное слово что-то значило, жил человек по имени Леонардо да Винчи. Однажды этому человеку пришла в голову идея ныряющего корабля, способного плавать под водой и топить все надводное. После краткого наслаждения собственным гением Леонардо да Винчи сжег все чертежи: слишком чудовищным было бы это оружие для мореплавателей…

Наверное, нашим потомкам небезынтересно будет узнать, что в год Катастрофы подводные лодки были основой ударной силы флотов. И в Катастрофе они свою роль сыграли. И не маленькую.

А причина…»

Митрандир закрыл глаза, и перед его мысленным взором медленно поплыли цветные картины.

Горящая деревня… дымящие трубы крематория… ядовито-зеленое облако отравляющих газов… И Адольф Шикльгрубер — Гитлер — истерически выкрикивающий воистину проклятые слова:

— Я освобождаю вас от химеры, именуемой совестью!

Вспышка ядерного взрыва над Хиросимой… пылающие джунгли Вьетнама… исполинская сточная труба, извергающая в воду какую-то мерзость… женщина с лохматой болонкой на поводочке — обе в одинаковых норковых шубках…

— Я освобождаю вас от химеры…

Снова горящая деревня — на сей раз в Афганистане, и погромщиками в форме командует Митрандир…

— Я освобождаю! — выкрикивает Гитлер, и все исчезает в пламени исполинской яркости.

— Вот так, — задумчиво произнес Митрандир. — Именно так и никак иначе.

И, немного помедлив, дописал последние строки:

«А причина запредельно проста. По-немецки она называется Entmenschung. Проще