я отвергала их только потому, что они имели один непростительный грех: не были тем мужчиной, в которого я уже была влюблена.

Возможно, я так долго не могла понять, что люблю его, потому что он не укладывался в образ, который я нарисовала себе в качестве потенциального избранника. В нем не было ни той худобы, ни «книжности», которой так легко было покорить мое сердце в былые годы… Но потом я перевела взгляд на Гомера. В его мире вообще не было такого понятия, как «зримость». Она отсутствовала как несущественный признак предмета и способ проявления предметом себя.

На этом я могла бы поставить жирную точку, ввернув напоследок красивую фразу о том, что благодаря Гомеру я наконец осознала смысл слов «любовь слепа» и уразумела, что внешний облик не всегда является прямым путем к сердцу. Но это было бы неправдой.

Правда в том, что внешность важна. И как бы я ни пыталась скрасить Гомеру его жизнь, сколько бы радости он ни высекал для себя сам, видеть, а значит, радоваться в полной мере, как зрячий, он не мог. Иногда в силу привычки мы перестаем замечать, какую радость нам дарит просто вид любимого лица, отчего сердце готово выпорхнуть из груди.

Так что я бы покривила душой, если бы сказала, что облик, или внешность, для меня неважны, потому что ничто не делало меня такой счастливой, как возможность видеть Лоуренса. Иногда, когда мы должны были встретиться в городе, я выхватывала его из толпы за много ярдов до встречи, и, когда узнавала его лицо, пусть даже издали, мои губы сами собой растягивались — и вовсе не потому, что он выглядел смешно, просто к горлу подкатывала нечаянная радость, которая находила себе выход в улыбке, иначе у меня бы просто подкашивались ноги.

Мне выпал щедрый дар: я могла видеть того, кто наполнял меня радостью, а это не каждому дано.

Однако я по-прежнему, как и в начале нашего знакомства, была убеждена, что Лоуренса не интересуют долгосрочные отношения. И в еще меньшей степени я видела себя той женщиной, ради которой он поменяет свои взгляды. К тому же теперь у него была другая — Дженни, или Джанетт, как он там ее называл… Да и чему было удивляться, если он, как и я, никогда не рассматривал наши отношения иначе, чем дружбу. А может, и рассматривал. Да, теперь я была почти уверена — рассматривал, но только еще три года назад. Что же он думает об этом сейчас?

Меня приводила в отчаяние одна мысль, что я вот-вот потеряю лучшего друга. Не знаю, как бы я повела себя, если бы попыталась флиртовать с ним и в конечном счете отпугнула его. Но заставить себя поговорить с ним после того, как он рассказал мне о другой женщине, я тоже не могла. Я боялась сделать шаг вперед, но пути назад для меня тоже не было. Стоять на месте и ничего не предпринимать было равносильно тому же, что идти назад.

И тогда я действительно сделала то, чему меня научил Гомер: чтобы чего-то добиться, иногда нужно прыгнуть — прыгнуть вслепую.

Именно Гомеру я обязана главными прозрениями в своей жизни. Он научил меня той простой мудрости, что любовь того, кто верит в тебя и в кого веришь ты, способна совершить невозможное. Наверное, когда-то я решила для себя, что Лоуренс и я встретим свою любовь и будем счастливы, каждый по отдельности, а вместе нам быть не суждено. Но на каких скрижалях это было высечено? Гомер был живым опровержением самых мрачных предсказаний о беспросветном будущем и попрал своей жизнерадостностью весь, казалось бы, здравый смысл. Разве не должен был он влачить жалкое существование, опасаясь всех и вся? Но он не бежал от жизни, он побеждал в ней, и своими, пусть и маленькими, но ежедневными победами завоевал право на торжество.

Среди людей был только один такой же — Лоуренс. Как и в Гомере, в нем было что-то настоящее и неиспорченное, что поднимало его над обыденностью и позволяло торжествовать в рутине повседневности. То было редкое качество, которое я не только ценила в других, но и хотела бы развить у себя. Вот почему именно Лоуренс и Гомер стали главными спутниками моей жизни.

У меня было несколько вполне разумных доводов, почему нам с Лоуренсом не стоит становиться парой; но точно так же мой разум протестовал против того, чтобы взять к себе слепого котенка; следовательно, голос разума не всегда прав и то, что ты ищешь, может оказаться вовсе не в той стороне, куда толкает тебя благоразумие. Именно с Гомера начался мой путь к переоценке отношений. Когда мне открылись его врожденная отвага и способность радоваться всему на свете, тогда я поняла: если ты видишь в другом что-то по-настоящему стоящее, то вовсе не нужно искать причины, чтобы отказать себе в этом. Если ты готов это принять, то нужно быть сильной и выстроить свою жизнь вокруг этой ценности. А все остальное приложится.

Поступив так, вы начнете превращаться в человека, которого хочется уважать.

Гомер научил меня, что чем выше риск, тем больше радость преодоления. На свидания я бегала лет с пятнадцати, но за все эти годы мне и в голову не приходило решиться на такой дерзкий шаг, как признание в любви. Я оставляла это право другой, заинтересованной стороне. Впрочем, потенциальная награда никогда не представлялась мне стоящей такого риска. Сейчас, когда Лоуренс решил встречаться с кем-то другим, причин считать риск оправданным было еще меньше, и успеха я боялась даже больше, чем провала. Перспектива поднять трубку и сделать один-единственный звонок, способный при должном везении полностью перевернуть мою жизнь, меня ужасала. Но если не преодолеть свой страх, он одолеет тебя, и ты ничего не добьешься.

Этот урок мне преподал Гомер.

Воскресным утром в начале октября я зажмурилась и решилась прыгнуть в омут. В том смысле, что набрала номер Лоуренса и высказала ему все, что скопилось в душе.

— Слушай, — произнесла я, — тут вот какое дело, мне нужно тебе кое-что сказать, но если ты отнесешься к этому как-то иначе, то я, честно, не обижусь, но… — Я помолчала, не представляя, как продолжить. Было понятно, что, оторвавшись от земли, я уже не могла включить заднюю, а просто куда-то летела, но