жить с тремя кошками. Я всегда знала, что это случится, но меня удивило, как поздно это произошло.

Наш с Лоуренсом спор продлился несколько часов, прежде чем мы наконец сформулировали суть проблемы. Он сказал:

— Ты постоянно у меня. И до сих пор ни разу не впустила в свою квартиру. Может быть, когда живешь с тремя кошками, это настолько страшно, что ты не захотела показать свой дом. А может, ты просто не хочешь впускать меня в свою жизнь.

Этим он просто загнал меня в угол. Я и правда никогда не приглашала Лоуренса к себе в студию. Пока мы просто встречались, в этом не было необходимости. Теперь, когда мы стали жить вместе, я слишком боялась разрушить наши отношения и не хотела совершать никаких ошибок: меня приводила в ужас мысль, что если все четверо встретятся и не понравятся друг другу, то я могу потерять Лоуренса. Но этот хитроумный план, изолировавший всех друг от друга, сработал против меня. Мне были вполне понятны сомнения Лоуренса в серьезности моих намерений провести с ним остаток жизни, если я не была готова провести с ним одну ночь в собственном доме.

И тогда мы договорились, что Лоуренс придет ко мне и останется на ночь. Но все произошло наихудшим образом. Скарлетт в то утро вывихнула лапу, совершив сверхдерзкий прыжок, и уковыляла прочь от гостя с еще более мрачным, чем обычно, видом. «Он решит, что у меня здесь временный приют для слепых и хромых кошек», — подумала я. Вашти написала в дорожную сумку Лоуренса, тем самым заявив: никто, кроме меня, не будет спать в одной постели с мамочкой. Гомер же, привыкший жить без дверей — поскольку единственная дверь в моей квартире была в ванную и я всегда держала ее открытой, — улегся рядом с ванной, запустив лапу под дверь, и начал выть, когда Лоуренс зашел внутрь и закрылся. Позже Лоуренс рассказал мне, что вид тянущейся к нему из-под двери кошачьей лапы, не сообщающейся с телом, с выпущенными когтями, был просто «ужасающим».

— Ребята, вы пытаетесь осложнить мне жизнь? — спросила я у них в отчаянии, когда Лоуренс тем утром ушел. — Неужели сложно было вести себя прилично одну ночь?

В ответ на меня обрушился счастливый мурлыкающий кошачий клубок. Слава богу, этот парень ушел!

Но, как говорится, нет худа без добра: Лоуренс воочию убедился, что, раз уж я готова терпеть этих невыносимых тварей, значит, люблю их до безумия. После той ночи Лоуренс поменял тактику: если он любит меня, а я люблю кошек, это значит, что… Любить он их, конечно, не стал, но готов был попытаться смириться с их существованием.

* * *

С тех пор как Лоуренс окончил школу, у него никогда не было ни кошек, ни собак (раньше его родители держали собаку). Время от времени он брал к себе на попечение Мину, кота своей квартирной хозяйки, когда та была в отъезде. Мину шел двадцатый год, и хозяйка гордо заявляла, что он прожил так долго исключительно благодаря своей жадности и подлости.

Этот кот был не слишком хорошо воспитан. Иногда, оставаясь дома вдвоем с Лоуренсом, он позволял себе запрыгнуть на клавиатуру компьютера, когда Лоуренс работал за ним. (Лично я считаю, что мой роман был написан в соавторстве с Гомером — так часто он сидел, устроившись на моем левом колене, когда я работала над книгой.) В остальном же кот предпочитал одиночество, и Лоуренс говорил, что порой забывал о его существовании.

Главная проблема проживания с тремя кошками, как неоднократно пытался мне объяснить Лоуренс после нашего переезда в его квартиру, заключается в том, что куда ни пойди — везде кошки. Сама я давно привыкла воспринимать вездесущность своих питомцев как должное — и не хотела бы ничего менять. Собственно, зачем держать кошек, если их не будет рядом? И несмотря на огромные размеры квартиры Лоуренса — больше любого дома, в котором мы до этого жили, нам никогда не удавалось остаться наедине. По крайней мере одна кошка всегда была где-то рядом.

Поначалу всем было непросто приспосабливаться, но Скарлетт выбрала самую прямолинейную тактику. Она исходила из того, что в мире существует только две категории живых существ. К первой принадлежала мамочка, от которой она получала еду, любовь и периодические нагоняи, а вторую категорию составляли прочие кошки. Скарлетт, безусловно, была самой старшей кошкой в доме, и ее авторитет был непререкаем. Лоуренс оказался в категории «прочие кошки». Он, конечно, был очень крупный, но все равно простой кот. А поскольку Скарлетт считала, что именно он прибился к нашему дому, ее святой обязанностью было определить границы его прав по всем пунктам: где ему разрешается сидеть, насколько близко дозволено подходить. Само собой, ему не дозволялось приближаться к ней вплотную и уж тем более прикасаться.

Другим любимым способом Скарлетт наводить порядок в рядах личного состава был мощный удар когтистой лапой. Если Лоуренс, двигаясь по коридору, слишком к ней приближался, она тут же наносила ему мощный удар лапой с выпущенными когтями. Если она лежала посреди коридора, а Лоуренс пытался переступить через нее, он снова получал удар лапой. Если Скарлетт сидела на спинке дивана у меня над головой, а Лоуренс садился рядом, невольно задевая кошку, — его настигал очередной удар.

Наверняка Лоуренсу было обидно чувствовать себя незваным гостем в собственном доме, где он прожил двадцать лет. Когда тебя царапает агрессивная кошка — это очень неприятно. Но по-настоящему страшно споткнуться обо что-нибудь ночью в темном коридоре и почувствовать, как эти невидимые «царапки» (так Лоуренс их стал называть) сдирают кожу с твоей ноги. И пускай ты в двадцать раз больше, чем они, — какое это имеет значение, если ты, как Лоуренс, боишься причинить им вред. И что теперь делать, драться с ней, что ли? (Уверена, Лоуренс не раз задавался этим вопросом.)

Я делала все, что могла, чтобы примирить их, но кошки такие упрямые, и Скарлетт не была исключением. Собаку можно было призвать к порядку, шлепнув ее скрученной газетой, но на Скарлетт это не действовало. Точнее, могло больше ожесточить ее, да и в целом мне не хотелось так поступать с ней.

Лоуренс, выросший в доме, где собаку призывали к порядку именно таким способом, считал, что я спускаю все на тормозах. Но это было не так. Я постоянно ломала