голову, как помочь Лоуренсу ужиться со Скарлетт, — и поиск решения затягивался только потому, что раньше я с такой ситуацией никогда не сталкивалась.

Пока Скарлетт была маленькая, я жила с Мелиссой, а потом с родителями, но в те времена кошка предпочитала прятаться, если в доме был кто-то, кроме меня. Теперь она хотела быть со мной всегда и везде, а остальным предлагала исчезнуть с глаз долой, пока мы с ней вдвоем.

Единственным местом, где Лоуренс мог чувствовать себя в безопасности, была наша спальня. Он потребовал, чтобы эта комната была зоной, свободной от кошек. Он не хотел видеть кошачью шерсть на постели, и его можно было понять (по крайней мере, я была рада, что под одеялом спит только Гомер, а значит, кошачья шерсть скапливается только поверх одеял и больше нигде); также Лоуренса абсолютно не радовала перспектива драться с тремя кошками за место в постели рядом со мной. Это был честный компромисс, но неожиданное изгнание моих кошек из постели, в которой раньше они проводили хотя бы часть ночи, нанесло такую психологическую травму всем заинтересованным лицам, какой я просто не ожидала.

Скарлетт была возмущена своим изгнанием и не скрывала этого. Как только я закрывала за собой дверь спальни, она ложилась на пол и громко мяукала, и если я тут же не впускала ее, то она просовывала под дверь лапу и громко стучала по полу когтями. Открой дверь! Открой СЕЙЧАС ЖЕ!! Подозреваю, что именно так Скарлетт представляла себе нирвану: большая комната, без других кошек, где есть только я, которая принадлежит ей безраздельно. Это была прекрасная возможность заново пережить золотые дни юности, когда она была единственным ребенком в семье. И как бы я ни пыталась ее урезонить, сколько бы раз Лоуренс ни рычал «Ну хватит!» — все было бесполезно. Ее бесконечное мяуканье под дверью бесило Лоуренса даже больше, чем удары когтистой лапы.

Наконец я нашла решение, позволяющее убить сразу двух зайцев. Лоуренс обычно ложился спать часа на два позже, чем я, и мы решили, что, прежде чем лечь в постель, он будет оставлять в кошачьей миске небольшой ужин. Во-первых, это отвлекало Скарлетт и она переставала выть под дверью спальни, потому что, съев свой ужин, успевала забыть, что меня нет рядом, и, удовлетворенно мурлыкая, укладывалась спать, свернувшись калачиком на коврике в гостиной или в одном из ее любимых шкафчиков.

Во-вторых, как только Лоуренс начал давать кошкам еду, Скарлетт, похоже, исключила его из группы «прочих кошек». Скорее всего, он возвысился до той же категории, что и я. В каком-то смысле она стала его уважать. Не могу сказать, что они подружились, но отныне логика Скарлетт была такой: я тебя не люблю, и ты меня не любишь, но меня устраивает твоя еда, и я согласна оставить тебя в покое. Всем своим видом Скарлетт показывала, что Лоуренс должен быть вне себя от счастья от сделанного ему одолжения. Любой, кто когда-нибудь держал кошек, подтвердит, что так они себя и ведут.

Гомер, конечно, был непохож на Скарлетт, он, как всегда, стремился подружиться с любым незнакомцем. Но на сей раз, впервые за свою жизнь, появился человек, которого он боялся, — и этим человеком оказался Лоуренс. Думаю, всему виной был его оглушительный баритон. Это мне он ласкал слух, а Гомеру наверняка казался оглушительным громом Господним. Ведь его, Гомера, слух был в сто раз чувствительнее, чем у любого из нас. А еще Лоуренс был первым человеком, который, проводя с Гомером значительную часть времени, не старался подружиться с ним. Раньше все, кто знакомился с «бедненьким» слепым котенком, хотели стать ему друзьями. И только Лоуренс принял моих кошек на любых условиях и сам никаких условий не выдвигал. Я имею в виду, что он, например, никогда не становился на четвереньки, чтобы познакомиться с Гомером на его уровне. Не пытался изобретать игры, в которые они играли бы вдвоем. Никогда не добивался, чтобы его формально представили Гомеру, который без этого никого не подпускал к себе и не позволял себя гладить. Лоуренсу было все равно, позволено ему гладить Гомера или нет. Если бы Гомеру захотелось, чтобы его погладили, Лоуренс с удовольствием бы это сделал. А если Гомеру хотелось, чтобы его оставили в покое, Лоуренс ничего не имел против.

Я действительно очень ценила в Лоуренсе это качество. Он не чувствовал, что обязан доказывать себе, или мне, или еще кому-нибудь, что он хороший человек, раз уж ему удалось наладить «особый контакт» с моим «особенным» котом. Лоуренс даже не считал его особенным и не думал о том, что кот слепой. Увидев, как легко и просто и с каким энтузиазмом Гомер носится по квартире, Лоуренс тут же принял как данность, что Гомер ничем не отличается от других кошек. И в самом деле, Лоуренс стал первым и пока единственным человеком, который выполнил то, чего я всегда требовала от окружающих, — просто относиться к нему как к нормальному коту.

Однако Гомера поставило в тупик поведение человека, который не стремился с ним подружиться. Гомер был убежден, что люди существовали ради единственной цели — играть с ним, и ему казалось, что, если человек этого не делает, значит, наверняка относится к нему враждебно. Наверное, поэтому в первые месяцы совместной жизни он в ужасе спасался бегством при приближении Лоуренса. У меня просто сердце разрывалось в эти минуты, когда я видела моего смелого, непокорного кота, охваченного таким страхом.

Гомер не боялся Лоуренса только тогда, когда тот шел на кухню. Они испытывали обоюдную страсть к индюшиному филе. И как только Гомер слышал, что Лоуренс открывает холодильник, готовясь извлечь все необходимое для приготовления сэндвичей из индюшиного балыка, он мчался со всех ног — и его страх перед Лоуренсом на какое-то время отступал. Он вонзал когти в штанину Лоуренса и, карабкаясь по ней, как по веревочной лестнице, взбирался на кухонный стол, а потом всей головой закапывался в пергаментную обертку, где лежала индейка, отчаянно пытаясь урвать себе кусок побольше.

Лоуренс не решался сбросить Гомера со своей штанины, не решался поднять его со стола и кинуть прочь, и все это кончалось тем, что Гомеру доставалось больше индейки, чем Лоуренсу. Дошло до того, что всякий раз, когда Лоуренс хотел сделать себе сэндвич, он вынужден был включать воду на кухне, чтобы кот не услышал, как он открывает холодильник. Потом Лоуренс на цыпочках крался, неся